Лицам без юбок вход воспрещен

Сначала – кафе без младенцев… Ольга Розанова. Кафе. 1911–1912. Государственный Русский музей, СПб

Кафе. Нужно написать свой текст, а чужой поправить. Дома работать тяжело. На улице жарко.

В кафе умеренный кондиционер, еле слышная музыка и соломенного цвета стены.

За соседним столиком помещается парочка будущих молодоженов: до всех желающих, равно как и не желающих, долетают «платье-кольца-свадебное путешествие-айлюлю». Они, как и я, обосновались здесь надолго. Они, в отличие от меня, очень юные и почти прекрасные.

За соседним столиком возникает младенец – как-то сразу возникает и заполняет собой все пространство. К младенцу прилагаются замученная, но нарядная худенькая мама, скромный субтильный папа и моложавая бабушка с высокой прической. Младенец крошечный, его едва видно, но зато хорошо слышно.

Когда он плачет, бабушка или папа бесшумно встают и куда-то выходят с ним из зала. Остается тихая мама. Тихая мама тихо ест мороженое и слушает громкие реплики, доносящиеся из-за соседнего столика.

Тихой маме неприятно слушать, что «с такими мелкими лучше бы дома сидела», «надо вешать объявление «с детьми вход воспрещен», тогда народ как попрет!» Мне тоже неприятно это слушать, я переживаю за все семейство скопом, а громкие «уа» отвлекают от забот гораздо меньше, чем отчетливое шипение счастливой парочки.

Семейство с младенцем доедает десерт и уходит, сопровождаемое нелестными замечаниями по-прежнему юных, но уже гораздо менее прекрасных поборников акции «Город без младенцев».

Дивные полубоги, у которых, вероятно, скоро народятся младенцы, никогда не плачущие в кафе, продолжают рассматривать виртуальные платья и отели. Девица задирает неодетую ногу и кладет ее на коленки к молодому человеку. Чтобы выполнить такой маневр, ей приходится чуть отъехать от суженого по бархатистому дивану. Все, что доселе притворялось юбкой, куда-то исчезает. Окружающие дамы, которым все хорошо видно, досадливо опускают глаза. Мужчины, которым почти ничего не видно, досадливо тянут шеи.

Я, вместо того чтобы выделить причастный оборот, начинаю придумывать текст объявления, которое никогда не будет написано. Что-то вроде «лицам без юбок, желающим высоко задирать ноги, вход в кафе воспрещен». Тем временем будущий муж во вполне приличных трусах, неумело притворяющихся шортами, тоже в долгу не остается: склонив к любимой женщине гибкий стан, проводит тщательную и откровенную инспекцию заманчивого выреза на футболке. Текст объявления причудливо меняется: «Не терпится – бегом домой!»

...потом – город без детей. Кузьма Петров-Водкин. Мать, спасающая ребенка. 1932. Заставка к главе XXII «Везувий» книги К.С. Петрова-Водкина «Пространство Евклида». Государственный Русский музей, СПб

Возмездие врывается в зал в виде шумного семейства с мальчишкой лет трех во главе. Семейство занимает покинутый младенцем столик и немедленно принимается за воспитание ребенка. Все вокруг узнают, как должен сидеть ребенок во время еды (никакой еды на столике пока нет), где у него должны быть руки, где ноги, почему нельзя ползать под столом, почему нельзя плевать в бородатого папу, почему нельзя толкать луноликую маму, как именно нужно уважать тетю (а как не нужно). Никаких альтернатив маленьким и безрадостным актам неповиновения при этом человеку не предлагается, поэтому воспитательный гул все нарастает.

Девица, которая будущий молодожен, закатывает и без того выпуклые глаза так, что они бы совсем спрятались за брови – будь на этом лице брови, а не две искусственные нитки, протянутые к вискам. Молодой человек не пыхтит, но явно втихомолку сожалеет об укатившем в коляске младенце. За будущего мужа пыхтит любимая. Лучше бы она этого не делала: каждая последующая язвительная реплика неизменно сопровождается всплеском воспитательной активности за соседним столиком: «Сейчас же прекрати, ты мешаешь тете с дядей, вот придет милиционер (официант, повар, охранник) и выгонит тебя!»

Мальчик и впрямь мешает тете с дядей: задирает ногу в сандалике на диван и в ответ на гневное «Кто так сидит, я тебя спрашиваю?» немедленно показывает пальцем на желчную «тетю» («Перестань сейчас же тыкать пальцем!»).

Непонятно, чем занимались члены этой семьи три года назад, когда у них еще не было маленького кудрявого мальчика и некого было воспитывать.

Раздосадованная тетя спускает ногу с дивана и поправляет измятую пазуху. Мужчины в кафе прерывают упражнения для шеи, сидящие наискосок почтенного возраста дамы, кажется, вздыхают с облегчением.

По-прежнему юные, но уже не очень прекрасные будущие молодожены исследуют Интернет. Мальчик шалит. Взрослые воспитывают – дым стоит коромыслом. Я дописываю второй абзац.

Наконец веселое семейство покидает нас. Вслед ему летит «ну ваще задолбали, конкретно ваще» – девушка плохо усваивает уроки. А раз девушка плохо усваивает уроки, на сцену немедленно является третий мальчик, разумеется, также обрамленный семьей. Теперь это не красненький от плача, безответный младенец, к которому прилагается тихая от недосыпания, вечно виноватая девочка-мама. И не лукавый трехлетка-тренажер для желающих опробовать себя в воспитании.

Мальчишка, свинья свиньей, является в сопровождении мамаши, которую на курсах по охране личного пространства явно обучили приемам рукопашного боя с применением, если нужно, напалма и прочих выжигающих все живое веществ. К мамаше прилагается сильно раздетая силиконовая подруга с кудрями, ресницами и глазами. Для начала парень, гад такой, принимается громко комментировать меню, через слово натуралистично изображая позывы ко рвоте. Я с детства не выношу таких имитаций, поэтому красиво зеленею и достаю леденцы от укачивания. Выясняется, что юный паршивец «тут есть не будет», что «тут воняет туалетом», что «буээээ, жрите сами свое тирамису». Все это проговаривается в присутствии официантки. Тем не менее железная мама продолжает делать заказ. Дитя снисходит до мороженого и в ультимативной форме требует, чтобы ему принесли жвачку, которая полагается после еды. Выяснив, что заведение полный отстой – жвачку тут приносить не полагается вовсе, мальчик замирает, полный горестного недоумения, а потом устраивает истерику. Мамаша лучезарно улыбается и никого не воспитывает. Силиконовая подруга, покопавшись в сумочке, делится с юным ниндзя своей жвачкой, которую отрок, разжевав немного, выплевывает и пускает в свободный полет.

Жвачка приземляется в аккурат у ноги будущей счастливой новобрачной. Барышня верещит, но железная мать железным голосом быстренько ставит ее на место. Юный будущий муж грудью встает на защиту любимой – железная мать и тут оказывается проворней. Пока жених с невестой зализывают раны и восстанавливают либидо, паршивец придумывает новую забаву – пинать ногой в модной кроссовке «нью баланс» стоящий рядом стул. (Не то чтобы я могла отличить одну модную кроссовку от другой, но железная мать железным голосом вопит на все кафе: «Нью баланс! Нью баланс!» – поневоле отличишь.)

Мать вопит. Железный стул противно дребезжит. Мальчишка ноет. Силиконовая леди отчего-то хохочет, завывая, как гиена. Молодожены молча ненавидят все вокруг. Я прекращаю делать что положено и начинаю писать этот текст.

Семейство доедает десерт и собирается вон. Вздыхаю с облегчением и тут слышу из-за соседнего столика: «Некоторых вааще надо стерилизовать!» Урок явно не усвоен. Будущая невеста снова кладет ногу куда не надо, не переставая при этом громко не любить детей. Будущий жених снова тянется куда не надо, нервируя окружающих.

Дверь распахивается. Думаю со страхом, как будет выглядеть следующий урок. Остаться и поглядеть? Нет уж, лучше я пойду.

И я ухожу. А они остаются ждать.