Самобичевание в Кашмире

У тех, кто ради имама Хусейна решил пустить себе кровь, – своя программа.

День мусульманина начинается с предрассветной молитвы. 10 мухаррама (в этом году 1 октября) уснуть в индийском городе Каргил начиная с этого момента уже невозможно. Усиленные репродукторами голоса и стенания муэдзинов носятся над городом, отражаются от гор и создают впечатление если уж не вселенской, так всенародной скорби. 10 мухаррама – день Ашура, дата поминовения имама Хусейна, принявшего мученическую смерть в битве при Кербеле в 680 году. Этот день отмечается всеми мусульманами, но для шиитов имеет особенное значение.

Город Каргил расположен на севере индийского штата Джамму и Кашмир, в регионе Ладакх, исторически больше связанном с буддизмом, нежели, исламом. Прямо за хребтом, севернее Каргила, граница с Балтистаном, который в результате драматичного передела территории в этом регионе между Индией, Китаем и Пакистаном на политической карте окрашивается пакистанскими цветами.

Каргил, конечно, не просто мусульманский островок в буддийском мире Ладакха. В столице региона, городе Лех, чувствуется вес мусульманской общины, да и соседний титульный регион Кашмир тоже мусульманский. Отличие в том, что Каргил и соседние деревни более чем на 90% населены шиитами. Так что день поминовения имама Хусейна здесь – всенародное событие.

Мужчины всех возрастов в такт песнопениям ритмично бьют себя руками в грудь. Фото автора

Массовые молитвы и собрания начинаются еще накануне дня Ашура. Едва я вошел в город 30 сентября, город сам словно двинулся мне навстречу многотысячной толпой. Как в Лехе, так и в Каргиле между домами над центральной улицей растяжки на английском и урду: «Имам Хусейн – лидер человечества», «Достойная смерть лучше, чем жизнь в унижении», «Живи, как Али, умирай, как Хусейн» (Али – кумир шиитов, один из праведных халифов и отец Хусейна) – и все в таком духе, а количество портретов имама Хомейни и аятоллы Хаменеи (первый – лидер исламской революции в Иране, второй – его преемник и духовный руководитель этой страны) создает ощущение, что все происходит не в Индии, а в Иране.

На небольшой поляне между домами на берегу реки Суру с самого утра собирается народ. Женщины и девочки занимают места прямо на земле по периметру, мужчины и мальчики – в центре перед сценой. На сцене – один из лидеров местного духовенства. Звучат призывы, куплеты, прославляющие жизнь и еще больше – смерть имама Хусейна, его человеческие и лидерские качества. Над толпой реки знамен, главное из которых – белое полотно с красной надписью и бутафорскими каплями крови. Должен признаться, что сначала я принял эти пятна за настоящую кровь на полотнище и только по их яркости разобрался, что это краска. Над толпой вознесли чучело окровавленной лошади, два гроба (видимо, один из них символизирует упокоение Хусейна, другой – Али).

На месте каждого такого религиозного собрания есть пункт первой помощи. И они там действительно нужны – дело отнюдь не в жаре и не в том, что в толпе могут придавить. Некоторые верующие доводят себя до исступления, и их, бьющихся в конвульсиях, уволакивают силой в эти мобильные лазареты. Частота, с которой по городу носятся машины скорой помощи, поразительна для столь небольшого города. Женщины и девочки рыдают, некоторые воздевают руки к небесам в неподдельном горе. И все же сквозь их слезы вижу обращенные на меня взгляды – я чужой, нарушивший интимное пространство их сакральной скорби.

Позже, совершив ритуальные оплакивания на местных собраниях, народ стекается к центральной улице. В туалете моего отеля кто-то моет цепную плеть с лезвиями в форме когтей на концах. Вот он – шахсей-вахсей, знакомый нам по фотографиям с Ближнего Востока. Значит, предстоит кровавое самобичевание! Название «шахсей-вахсей» прицепилось к дню Ашура от заезжих европейцев: они видели самоистязания верующих и восприняли их восклицания «Шах Хусейн, вах Хусейн!» как это самое «шахсей-вахсей».

Из соседних деревень под песнопения и восклицания пассажиров несутся мотоциклы, легковушки и автобусы. Хрестоматийная картинка из Индии – поезд, где люди едут на крыше, подножках и держась неизвестно за что, – воплощается на моих глазах, только вместо поезда – автобус.

На центральной улице народ разделен на небольшие группы по 100–120 человек, у каждого такого «отряда» свои знамена, лидер, аудиоаппаратура. Двигаются с небольшими интервалами, перемещаясь метров на двадцать. Вокруг несет дежурство полиция, на обочине стоят немногочисленные зеваки, старики, которые уже не в состоянии принять участие в шествии, дети.

Есть отдельные группы, преимущественно состоящие из подростков, с оголенными спинами – в рубашке вырезано «окно». В руках у большинства цепные плети, но без лезвий. На самом деле, чтобы добиться появления крови, лезвия и не нужны, многие прекрасно справляются и без них.

Группа движется, останавливается. Звучат песнопения, повторяются несколько куплетов. Мужчины всех возрастов – в шествии принимают участие только мужчины – ритмично бьют себя руками в грудь. Как только нарастает драматизм содержания куплетов, руки энергичнее взлетают вверх и с силой опускаются на грудь.

Сидящие на обочине старики тоже хлопают себя по груди, но более сдержанно. Как и некоторые полицейские.

У тех, кто ради имама Хусейна решил пустить себе кровь, – своя программа. Они бьют себя плетьми: кто по рукам и плечам, кто по спине, кто по голове, чтобы кровь заливала лицо. В некоторых случаях с этой целью делается небольшой надрез на волосистой части головы. Но кто-то не приемлет такой «декоративной» преданности духовному лидеру и, чтобы удостоверить свою веру более искренне, хлещет себя по голове.

Шествие направляется в парк Хусейна, где организован большой шатер для молитвы, поделенный на две части – мужскую и женскую, стоит небольшая походная кухня и пункт первой помощи. Врачи сопровождают и все шествие, оказывая помощь и пытаясь как-то остановить кровотечения, но, пока эта часть дня траура не подойдет к концу – их труды тут же сводятся на нет участниками шествия.

Ближе к вечеру люди разъезжаются по окрестным деревням, до некоторых два, а то и три часа езды. Для многих это способ почувствовать свое единство с чем-то большим, чем деревня на дюжину домов, – со всей шиитской общиной Ладакха, и более того, с Ираном – политическим центром шиитского мира.