Елена Семенова
Здорово, когда обнаженное тело овевает теплый ветер.
Пьер Огюст Ренуар. Большие купальщицы. 1887. Музей искусств, Филадельфия
Помните сцену из фильма «Тот самый Мюнхгаузен»? Ну, где еще Янковский–Мюнхгаузен говорит: мол, вы, друзья, слишком серьезны, а все глупости на земле делаются именно с этим выражением лица, улыбайтесь, господа! Точно так же мне иногда хочется сказать, слегка изменив фразу: признавайтесь, господа! То бишь признавайтесь самим себе, а иногда и другим в своих пристрастиях и желаниях. Не прячьте их за лицемерными и напыщенными масками культурной публики. Потому что лицемерие и ханжество сродни укрытию или фальсификации данных, которые коверкают историю. Только тут коверкается здоровое и раскрепощенное отношение к жизни.
Не в последнюю очередь меня натолкнула на эту мысль рекомендация некоего чиновника от культуры вырезать сцену с обнаженной грудью из нашумевшего фильма Алексея Учителя. Ладно, если бы это была чиновница: я могла бы предположить, что она хочет вырезать груди балерины просто из зависти. Возможно, у нее самой они не такие красивые. Но если это предлагает сделать мужчина – а любование красотой женской груди и возбуждение от нее я считаю нормальной реакцией здорового человека, – то у меня есть подозрение, что человек просто боится своих желаний. Боится себя.
Впрочем, тут нельзя рассуждать огульно. Не могу сказать, что раскрепощение и свобода даются лично мне просто. Я недаром говорю – даются. Процесс еще идет, и я, наверное, еще в лучшем случае в середине пути. Только недавно я постигла, казалось бы, простую мысль. Что внутренняя и внешняя свобода взаимосвязаны. Как связаны душа и тело. И если ты способна выйти и спокойно показать свою грудь, то это один из первых шагов к свободе. Кстати, гораздо труднее – излить публике откровенно свои тайные мысли.
Меня Бог наградил красивой грудью. Не очень большой, не маленькой. Как раз в меру. Что забавно – одна из грудей чуть ли не на целый размер больше, чем другая. Но мужчины говорят, что это круто. В первые годы обладания уже оформившимся бюстом – правда, тогда у меня еще был первый-второй размер – я гордилась лифчиком. Потому что эта деталь женской одежды подтверждала мою принадлежность к взрослому миру. И самый первый лифчик, кстати, у меня был здоровский. Папа из ГДР привез. Бежевый, кружевной, прозрачный и… расстегивался спереди. Так что некоторые мужчины оказывались в замешательстве.
Лифчики я носила еще долго. Наверное, потому, что мне навязали некий стереотип: так положено. Уже позже, кстати, я поняла, что лифчики (особенно кружевные) трут и возбуждают соски. Над этой мыслью предлагаю призадуматься всем пуританам и ревнителям нравственности. Если честно, я даже не помню, когда перестала носить лифчики. Это произошло плавно и незаметно. Почему-то я совсем не верила в яростное кудахтанье теток, что, дескать, грудь без лифчика обвиснет. Ведь по идее же – все наоборот! Если ты искусственно поддерживаешь что-то, то мышцы атрофируются. А не поддерживаешь – работают.
Но не могу скрыть, что, когда я не надевала лифчик под шерстяной свитер – а было это уже в школе, – это меня возбуждало. Не до зверского зверства, а просто для поднятия тонуса. Точно так же меня взволновал первый поход году в 94-м на открывшийся в Серебряном Бору «нудняк». Мы пошли в составе четырех подружек. Конечно, мужчины к нам приставали, и втайне это было приятно. Один из сатиров пытался увлечь меня в рощицу, и ему это даже почти удалось, он был даже симпатичен, но… Я вдруг увидела в уголках его губ неприятную белую пену. Это отвратило.
Поразительно, поход на «нудняк» был для меня органичен. Я поняла, как прекрасно всем телом, без тряпочек, ощущать горячий песок, воду. Как это здорово, когда обнаженное тело овевает теплый ветер. Когда юное красивое женское тело притягивает жадные, иногда, конечно, липкие мужские взоры. И в этом же ощущаешь поднимающееся газированными пузырьками откуда-то из низа живота ощущение власти – тайной, но непреложной.
Тогда же случился первый поход в натуристские бани. И снова, и снова, и снова. Ощущение непреодолимого кайфа. Оттого, что в бане, в парилке, все сразу – мужчины и женщины, молодые и старые. Может быть, генетическая память – от языческих праздников на Купальскую ночь, от славянских русалий? Не потому, что оргии. Все было прилично, просто никто не стеснялся. В парилке носился запах пряных трав. А когда один из мужчин затянул мантру «ом» и все подхватили, я не могла не запомнить это на всю жизнь.
Да, совсем забыла сказать. Сначала я еще не осознавала, что у меня красивая грудь. Потому что никто мне этого не говорил. Ну, просто так, по-свойски, напрямую. Без обиняков и околичностей. И я даже немного горжусь, что первый комплимент моей груди прозвучал, когда мне было 18 лет: «Ленка! У тебя такие сиськи классные!» Потом еще было много всяких, но этот запомнился накрепко.
В общем, постепенно понимала, что без лифчика свободнее и проще. Что комфортнее спится без ночнушек и пижам. А в нулевые начался парад музыкальных и этнических опен-эйров, которые покорили меня навсегда. Купания голышом в речушках, дымящихся от вечернего или рассветного тумана, благоухающих запахом трав, танцы в том же виде под рок-, фолк- и прочие группы, да и просто хождение голой и – поиск настоящей себя.
Мощным вихрем, сверкающими бухтами, горячей галькой и мелодией сухих трав в жизнь вошел Коктебель. Вошел, чтобы остаться навсегда. На натуристском пляже Коктебеля – и все это замечали – обстановка веселее и культурнее, чем на «текстильных» пляжах. Как объяснял предводитель натуристского движения Игорь из Кишинева, это оттого, что мы в отличие от «текстильщиков» ничего друг от друга не скрываем. А когда скрывают, появляется раздражение. У меня нет раздражения на одетых пляжах… Мне на них просто скучно, бесцветно и зажато.
Но вернемся к сиськам. Благодаря этим «задорным собачкам», как я назвала их в одном их своих стихотворений, мне открывается раздвоенность мужчин. Она видна невооруженным глазом. Когда «застегнутый на все пуговицы» господин старается быть моральным. Но моральным только на публике. Когда он уверен, что никто не увидит, природное являет себя в полной мере. Один товарищ, который сейчас уехал из России, специально навещал меня на работе, чтобы пощупать грудь. Тайком.
Вот и кажется мне, что страх естественного обнаженного человеческого тела, которое дано нам Богом, стыд – это как раз нарушение и искажение. По законам «Домостроя» женщина не могла обнажать свое тело, распускать волосы. А также распускать свои мысли. Поэтому о женщинах – писательницах и поэтессах, которые жили и в XVIII и в XVII веках, мы узнаем только сейчас. Потому что тогда они находились, можно сказать, в рабстве.
Груди похожи на небольших богинь. Как говорил мой знакомый, у сисек есть свое выражение – одни тупят и дремлют, другие хитро щурятся и хамят, третьи призывно и мистически зажигаются кружками своих черных лун. Помните знаменитый дизайн обложки романа Генри Миллера «Тропик рака», где груди – это глаза, а лобок – это рот? А когда я спросила, каково выражение у моей груди, знакомый сказал: хм, ну, какое-то буддийское…
И еще мне кажется, груди волнуют не только телесный низ – они столь красивы и поэтичны, что волнуют душу. Сколь необычнее образы и метафоры находил для воспевания женской груди армянский поэт XVI века Наапет Кучак! И в этом нет ни капли сальности, разврата. Их полет, упругое колебание, дрожание, мерцание. Груди похожи то на колокола, то на вспорхнувших на грудь мужчины голубок, то на море, то на кисти винограда. «Говорят, из твоей груди бьет источник бессмертия. Я завидую тому, кто припадает к твоей груди и пьет», – пишет поэт.
Я пишу, а грудь моя тем временем вольно расположилась передо мной на столе. Кое-кто из друзей говорил, что это выглядит соблазнительно. Часто, когда я работаю дома голышом, грудь попадает на клавиатуру и спонтанно нажимает на кнопки. Получается забавная абракадабра. «Это грудь написала?» – восхищенно пишет мне знакомый, и я понимаю, что это – тоже поэзия.
