Заглянуть в бездну и не ужаснуться

Идет новый народ! Фото РИА Новости

Жизнь конечна. Но вспоминать об этом мы не любим. А надо. Чтобы не только хорошо прожить свое, отпущенное судьбой, но и достойно уйти из жизни. А заглянув в эту бездну, которую не минует никто, озадачиваешься вопросами, правильно ли мы жили и живем?

В самом деле – кто мы? Легкомысленные соавторы неведомого творца, увлеченного реконструкцией Вселенной? Или жалкие создания этого зловещего игрока судьбами людей? Дано ли нам постичь ускользающий смысл нашего странного бытия, повторяющего время от времени свои кульбиты? Ведь вот кажется – живешь в новое время, интернетные сети опутали земной шар. А всмотришься – те же лица, та же догматическая вязь публичных выступлений, то же туповатое нежелание понять, что же на самом деле с нами происходит.

...И чего тут только не приходит в голову, особенно в хмурый день, влекущий над крышами цепь дождевых облаков, – а может, и в самом деле, спрашиваю я себя, людьми управляет неведомая сила, пропитывая наивные души жаждой немедленного успеха.

Был поздний вечер, когда раздался этот звонок. Звонил никогда не унывающий, склонный к шутливому тону, успешный почти во всех своих журналистских начинаниях коллега из областного приволжского города. Мы дружны много лет. Он поразил меня, привезя к себе на дачку в лесной поселок, тем, что без конца читал наизусть стихи Ивана Бунина – был его страстным поклонником. Собкор центральных газет, автор нескольких книг, написанных чудесным, музыкально-живописным русским языком (сам по происхождению татарин), он покорял всех своим обаянием.

Как то он попал в компанию москвичей, совершавших тур по волжским городам. Унылые, скучно умствующие субъекты слонялись по палубе, пока в их среду не внедрился он. Через недолгое время скучавшие стали общаться, зараженные его полемическим темпераментом… А потом даже и танцами. Однажды он повздорил с полицией (нарочно!), оказался в вытрезвителе, и там, откуда неслись непристойные вопли, послышались песни, затеянные озорным журналистом, собиравшим материал для проблемного репортажа.

И вот его поздний звонок. Упавший голос. Все плохо. Жена нездорова. У взрослой дочери неудачная операция. Сам? Вроде жив. Так в чем дело-то?

– Послушай, мне пошел 82-й год, девятый десяток. Представляешь? Жуть!

– Но ты же по складу характера не старик, деятелен, работой обеспечен.

– А годы?.. Нет, пора собираться и уходить. Только вот с чем? Не с чем! Жизнь – впустую! Жил будто по чьей-то программе. И народ вокруг, я смотрю, живет так же. Вязнет в прошлых своих заблуждениях. Будто кто-то ведет нас по кругу.

– Да почему впустую?! Хорошие были статьи.

– Сплошные недоговоренности… Полуправда… Я был раб ситуации…

Нужно пропагандировать только хороших людей, тогда и жизнь станет хорошей. Плакат ТАСС

Это самобичевание было бы обычным, если бы не надлом в голосе. Кризис пожилого возраста. Сам уже не раз бывал в таком же состоянии. Мы говорили долго. За окном затаилась весенняя ночь, звеневшая капелью, в трубке звучал встревоженный голос моего друга, и мне вспомнилась похожая история «раба своей профессии»

…Он был пылким пропагандистом политики партии и правительства, убеждал нас, своих сокурсников (а потом – коллег по газете), что писать нужно только о хороших людях, и жизнь сама по себе станет хорошей. Вскоре он даже издал книгу своих очерков. Высокий, плечистый, простодушно-улыбчивый, он не был ни фанатиком, ни притворой, пишущим, «как велят», писал многословно, но искренно,

Он откликался на все правительственные начинания, а когда плановая экономика наша давала очередной сбой, оправдывал ее надуманными обстоятельствами, все чаще греша демагогией. Его и упрекали в демагогии. У него лицо шло пятнами, он начинал заикаться. Но стоял на своем.

И однажды заявил, что если по-честному, то все военнообязанные журналисты должны быть в Афганистане. Где в результате нашего вторжения шла война.

Он оказался там в конце событий, вернулся с нашими войсками домой, рассказывая всем о боях, в которых ему не довелось участвовать Поскольку наши войска бесславно уходили. «Ну не повезло мне пострелять», – говорил всем. Говорил, резко жестикулируя, а в глазах блестели подступавшие слезы. Он стал слезлив. Как-то мы разговорились, и он признался:

– Понимаешь, не вижу смысла в своей жизни… Зачем все это у меня было?

И вдруг заплакал. Как ребенок. Я еще подумал тогда: в сущности, все мы дети, беспомощные перед неизбежностью конца. Облегчает эту неизбежность одно: осознание смысла жизни. Личного смысла, не размытого, не растворенного в общем.

Конечно, можно доверить себя обычаю («обычай – деспот средь людей») и жить, как заведено сложившимся укладом. Но не означает ли отказ от собственного взгляда на жизнь отказом от развития, от новшеств, открывающих в человеке новые творческие горизонты?! Не с этого ли начинается гибель личности, отказавшейся от личной воли, живущей в состоянии душевного и умственного застоя, приближая кризис старческого возраста?

Мы поговорили об этом с моим другом, обитающим на волжских берегах, и я перед тем, как расстаться, рассказал, что происходит на нашей московской улице в три часа дня, когда в окрестных школах заканчиваются уроки. Близко расположенных школ здесь четыре, и после финального звонка окрестные улицы заполняются разновозрастной ребятней. Какие же у них радостно-усталые лица! Их так много, они так заполняют тротуар, что кажутся первомайской демонстрацией.

И какие же у них умные лица! На ходу тычут по клавишам своих гаджетов, хотя, казалось бы, должны были устать… И всякий раз у меня возникает ощущение: идет новый народ! Наш, но другой.

И жизнь у него будет другая!..