Николай Дорожкин  |
| Автор на Красной площади в Москве во время Всемирного фестиваля молодежи и студентов, 1957 год. |
Было это 60 лет назад – в 1957 году. Мы, студенты спецотделения физического факультета Томского университета, завершали четвертый курс. Летом предстояло проходить практику на предприятиях оборонной промышленности. Компания из четырех человек, куда вошли Стас Пронин, Юра Радзивиллов, Леша Макаров и я, получила назначение на Чапаевский артиллерийский полигон в Куйбышевской (Самарской) области. Руководитель нашей четверки доцент Степанов выехал на место заранее. Перед отъездом предупредил, чтобы мы слово «полигон» вне самого предприятия не употребляли, а именовали его как «п/я №...».
До Куйбышева добрались без приключений, если не считать, что в соседнем купе ехала веселая, постоянно пьяная компания. Время от времени один из них как-то по-хитрому скрючивал ноги, брал в зубы картуз и, передвигаясь с помощью рук и «пятой точки», отправлялся «на дело». Пройдя несколько вагонов, возвращался с картузом, полным денег – бумажных и мелочи. Потом такую операцию проводил другой… Самый старый из них «работал» с помощью черных очков и трости, изображая слепого. В своем вагоне они, естественно, денег у пассажиров не выпрашивали.
До Чапаевска мы доехали на электричке. Полигон был довольно далеко от города, и в поисках его долго топали пешком. Встречные не знали, что такое «п/я №…», и в конце концов Леша Макаров окликнул пасшего корову старика: «Папаша, как нам пройти на артполигон?» Дед, внимательно оглядев нас, уточнил: «На партполигон!» и указал направление.
На «партполигоне» нас для начала провели по всей территории предприятия. Главный инженер рассказал об основных задачах полигона, предупредил, что папиросы, спички и зажигалки здесь «вне закона», поэтому не надо удивляться строгому досмотру в проходной: «Меня тоже досматривают, и я решил, что лучше бросить курить».
 |
| Интересно было отстреливать снаряды из 122-миллиметровой гаубицы.
Фото из архива автора |
Потом нас распределили по разным подразделениям. Я попал в отдел полевых испытаний. Сначала дали «бумажную» работу – по результатам стрельбы построить эллипс рассеивания. Затем доверили более ответственное дело – фиксировать точки падения мин 160-мм миномета. Уже на рабочем месте меня проинструктировал руководитель опытов: «Стой здесь. Мины будут падать на площади вот этого квадрата. Как услышишь звук летящей мины, смотри, куда она упадет. Отмечай места падения какой-нибудь вешкой, выходи из квадрата и жди следующей». Потом добавил: «Некоторые практиканты спрашивают, не взорвется ли мина. А ты как думаешь?» – «Конечно, нет, потому что вместо боевого заряда заполнена чем-нибудь невзрывоопасным…» – «Правильно, смесью песка и битума. Вес – 40 кг. Давай, работай!»
Когда стрельба прекратилась, из стоявшего неподалеку сарая вышел пожилой мужик, вооруженный ломом и лопатой. Познакомились. Дядя Никита объявил, что его работа – откапывать мины. «А ты можешь быть свободным!». Я все-таки подождал, пока он откопает первые несколько штук, и помог ему извлекать их из земли. Оказалось, что они углубляются на метр и больше.
После недели такой работы мне доверили попрактиковаться на посту руководителя опытов (под наблюдением настоящего руководителя). Интересно было отстреливать и снаряды из 122-миллиметровой гаубицы, и работать с 82-миллиметровыми безоткатными орудиями. Запомнился курьезный случай.
Дело в том, что при стрельбе из безоткатного орудия из казенной части вырывается сноп огня. Однажды при выстреле под большим углом загорелась сухая трава. Мы это возгорание довольно быстро затоптали, а последние языки пламени погасил подвозивший снаряды дядя Гриша, большой любитель «Жигулевского». Когда подъехала пожарная машина, все было закончено. Старшина расчета грозно спросил: «Кто гасил возгорание?» Ответствовал дядя Гриша: «Я это… вспомнил, как Гулливер пожар тушил у лилипутов…» – «Ну, вот что, Гулливер, ты не у лилипутов и впредь со своим шлангом не суйся! У нас техника получше!» – и приказал сделать водяной залп по остаткам обгоревшей травы.
Работали практиканты, как правило, до обеда. Потом купались, загорали, иногда ездили в Чапаевск. Дворником общежития был старый дед Кузьма Иванович. Он поведал нам, что воевал в Чапаевской дивизии и лично знал легендарного начдива: «Видели в Чапаевске памятник? Там Василий Иванович пеший стоит, на саблю опирается… Я иногда прихожу к нему. Поприветствую, выпью четвертинку, постою рядом… Какой был человек!»
Однажды, когда мы привезли из Чапаевска пару арбузов, мой руководитель опытов, услышав об этом, удивился: «Зачем покупать их в городе и тащить сюда? Здесь же у каждого из нас своя бахча – иди и бери, сколько можешь унести!» – «А что скажет сторож?» – «Какой еще сторож? От кого здесь охранять? Каждый, кто хочет, имеет бахчу – степь вон какая!» Конечно, мы воспользовались советом и в первый же вечер притащили в общежитие три авоськи и полный рюкзак спелых арбузов. Несколько дней обедали только арбузами с хлебом.
На столбе около общежития висел репродуктор, громко вещавший о трудовых свершениях рабочих и колхозников. Часто звучали сообщения о проходившем тогда в Москве Всемирном фестивале молодежи и студентов. Мы давно вознамерились рвануть в Москву, но понимали, что до конца практики и фестиваль закончится… Наконец обратились к доценту Степанову: «Валентин Петрович, очень хочется увидеть фестиваль. Мы ведь тоже – и молодежь, и студенты! Нельзя ли завершить практику пораньше?» Подумав, шеф решился: «Ладно, леший с вами! Завтра сдавайте зачет – и в столицу. Но чтобы там – никаких ЧП!»
Мы слышали еще в Томске, что в дни фестиваля в Москву будут пускать только по специальным пропускам. Оказалось, что никаких проверок ни в поезде, ни на вокзале не было. И мы окунулись в праздничную атмосферу, царившую в Москве. Насмотрелись на негров, индусов, китайцев, шотландцев в клетчатых юбках, немцев в кожаных шортах.
Договорились при знакомствах не называть подлинные имена и фамилии. Леша Макаров представлялся как грек Алексис Макариос-оглы, Стас Пронин – как уральский казак Анастас, а Юра Радзивиллов – как пан Радзивилл, а у меня уже был газетный псевдоним. Я в то время увлекался освоением немецкого языка и пытался поговорить с немцами, но все они почему-то оказывались датчанами или голландцами, но слова «шпрехен», «битте» и «данке» понимали все…
Отправляясь в Москву, мы не подумали о ночлеге. Первую ночь провели на Казанском вокзале. Потом кто-то вспомнил, что два года назад несколько наших выпускников были направлены в Софрино и Химки. Анастас уточнил, что в Химки поехал Лев Рау. Макариос-оглы, партнер Левы по ночным бдениям за «пулькой», сразу припомнил его отчество, год и место рождения. Этого оказалось достаточно для «Мосгорсправки», и уже на следующий вечер мы отправились по указанному адресу.
Лева обрадовался встрече, мы ее слегка отметили, а потом радушный хозяин повел нас в заводское общежитие: «Сейчас многие в отпусках, так что занимайте любые свободные койки и живите хоть до осени!» Когда сейчас я вспоминаю об этом, самому кажется странным: как это было возможно? Свободно входишь в общежитие, находишь свободное место, если обитатели спрашивают (что было не всегда), отвечаешь: «Знакомый такого-то, из Томска» – и все! Иногда приглашают составить компанию в домино или даже «по маленькой».
По утрам мы встречались в буфете общежития, выпивали по стакану кефира и ехали вместе до Москвы, а там расходились «по интересам». Вечером собирались там же, ужинали кефиром с хлебом и делились дневными впечатлениями. Вспомнив, что пора и по домам, обнаружили, что ресурсы у каждого истощились до предела – оставалось только на билет в общем вагоне. На Ярославском вокзале купили на дорогу батонов (из расчета по одному в день на каждого) и отправились пассажирским поездом Москва–Хабаровск.
Встретившись осенью в альма-матер, мы весело вспоминали нашу практику. Никому и в голову не приходило, что, получив дипломы, все мы будем направлены в НИИ и КБ, никак не связанные со ствольной артиллерией…
