Юрий Соломонов
Он и пить умел красиво! Фото автора
Я хорошо помню, как мы встретились впервые. Это было в газете «Советская культура».
«Сейчас Евтушенко приедет, статью привезет, – предупредил меня сотрудник отдела Андрей Соколов, – говорит, что получилась бомба…»
И вот он ввалился в наш кабинет в какой-то немыслимой по своему окрасу шубе: «Привет, ребята! Я написал специально для вас эту убойную вещь. Либо вы ее не напечатаете, либо рискнете, но учтите, будет большой скандал. Знаете о чем?! О том, что каждый человек имеет право говорить то, что он лично думает! Она так и называется – «Личное мнение».
Тут он посмотрел на меня с прищуром и завершил вступление: «А могут и главного редактора турнуть».
Никого не турнули. Статью слегка смягчили и напечатали. Сейчас я ее перечитал в сборнике публицистики времен перестройки. Он открывается этим текстом и называется, как и сама книжка, – «Личное мнение».
Сегодня мне даже смешно вспоминать нас всех, включая автора, неожиданно открывших, что любой человек вправе высказываться от себя лично и ему за это ничего не будет. Но надо было знать, с какой малости начинались «гласность и демократизация».
Этот сборник, как мы тогда говорили, «с критическими статьями в газете ЦК КПСС, выпускаемой на деньги партии», я взял с собой в Италию, где по счастливому случаю не без гордости вручил на аудиенции папе Иоанну Павлу II.
Мой поступок поэт прокомментировал с присущей ему скромностью: «Ну, меня-то понтифик уже наверняка прочел...»
У Евгения Александровича странным образом сочетались невероятные черты. С одной стороны, он знал себе цену, и она его никогда не огорчала: «Моя фамилия – Россия, а Евтушенко – псевдоним». Или, как он сказал в одном интервью: «Я не преподаю скромность, это не мой предмет».
Но, с другой стороны, в нем жила патологическая потребность, например, открывать чужие таланты и ничуть этим открытым дарованиям не завидовать.
«Приходи сегодня, я нашел парня, он бывший зэк, там он и написал потрясающую повесть в стихах…»
И вот мы уже сидим на даче Евтушенко и слушаем недавно вернувшегося из мест лишения свободы Вадима Антонова, который читает поэму «Помиловка». Не скажу, что меня это потрясло, но глаза у Евгения Александровича горят, и попробуй тут сделать кислое лицо… Тем более что спустя некоторое время в печати появится напутствие мэтра новому поэту: «Вадим Антонов принес в нашу поэзию свой мир, о котором он говорит своим языком. Ни в его мире, ни в его языке нет ничего заемного.
Это всегда было редкостью, а сегодня особенно.
Если Вадим Антонов и брал у кого-то взаймы, так это у своей ломаной, неласковой, но зато щедрой на людей и ситуации жизни. Его, с обывательской точки зрения, невезучесть оказалась большой удачей, ибо ввергла в те слои общества, которые оставались за гранью поэзии, во всяком случае, печатной».
А пока мы сидим и слушаем Антонова.
Затем уже в кромешной ночи пошли через железнодорожный тоннель в какую-то деревеньку неподалеку, где Вадим квартировал у женщины, умеющей производить яблочный сидр. Меня радует, что мое мнение о напитке совпало с оценкой Евгения Александровича, который скомандовал вернуться к нему на дачу, где извлекает из запасников грузинское вино.
Хорошо сидим. Неожиданно хозяин исчезает из комнаты и возвращается, держа в руке вешалку, на которой висит шикарный клубный пиджак. «Вадим, – говорит он тюремному поэту, – эту вещь подарил мне сенатор Роберт Кеннеди. Я хочу, чтобы этот пиджак стал твоим талисманом».
И вот он, довольный, осматривает Антонова в легендарном «прикиде». Затем вдруг достает с полки ножницы и просительно произносит: «Дорогой Вадим, ты не обидишься, если я на память о Кеннеди оставлю себе пару пуговиц?»
Он обладал каким-то особым видом романтизма, который не делал его в глазах окружающих притворщиком или восторженным чудилой. Это же он написал: «Когда усталою толпой идут строители КамАЗа, какой мне кажется пустой плаката бодрая гримаса…»
 |
| Рисунок Пикассо, подаренный Евтушенко вдовой Леже Надей, – как компенсация за конфликт знаменитого поэта со знаменитым художником. Пабло Пикассо. Танец. 1959. Музей-галерея Е. Евтушенко |
О «бодрых гримасах» лично мне напомнил недавний сериал «Таинственная страсть. Роман о шестидесятниках». Конечно, сам я в те годы не мог наблюдать, в каком романтическом ореоле проходила жизнь поэтов Аксенова, Ахмадуллиной, Вознесенского, Евтушенко, Рождественского, Окуджавы… Но эпизоды, в которых из серии в серию переходят обнявшиеся и бодро шагающие по Москве шестидесятники, вызывают недоумение образом некой неразлучной комсомольской бригады, радостно марширующей в коммунизм. Во всяком случае, я, узнавший этих людей позже, понимаю, что их настоящая сложная жизнь была куда интереснее.
О Евтушенко 60-х годов мне много рассказывал поэт Григорий Поженян.
«Он может прогулять и проговорить с тобой всю ночь, под утро начать клясться в вечной дружбе, а на следующий день пройдет мимо тебя так, будто вы с ним не знакомы. Однажды я его встретил в ресторане совершенно убитого ссорой со своей тогдашней женой. Мы сидели с ним долго, я его, как мог, утешал и подумал тогда: это судьба меня ему в тот вечер подарила. Он был так растерзан, что когда я привел его к себе домой, то страшно боялся уснуть. Мне казалось: я задремлю, а Женька повесится.
Когда утром, я, уснувший слабак, в ужасе открыл глаза, то увидел Женьку, свежего, отдохнувшего, выбритого моей бритвой и благоухающего моим одеколоном. Он только скосил на меня свои играющие предвкушением грядущего дня глаза и сказал: «Пока, старичок...»
В другой раз, когда мы случайно встретились с ним в Лондоне и опять провели вместе, как мне казалось, лучшие с точки зрения мужской дружбы часы, я снова расставался с ним в радости и надежде. Но когда спустя неделю в Москве я бросился к нему в Доме литераторов, он, что-то буркнув, прошел мимо. При этом я его люблю уже только за то, что каждый год он приходит поздравлять меня с Днем Победы. Но это далеко не единственное его достоинство».
В то время я уже сам наблюдал Евгения Александровича в ситуациях, когда он проявлял свои самые неожиданные качества.
Как-то в годы моей работы в «Литературной газете» мы позвали его обсудить идею возрождения поэтических вечеров в Политехническом.
Это был заседание оргкомитета, на который позвали и Евтушенко. Обсуждались и составлялись списки приглашаемых поэтов. Евгений Александрович сидел в сторонке и слушал, пока кто-то не спросил его мнение о будущих выступающих.
Он сказал: «На первый же вечер надо пригласить Бродского».
И когда всезнающие журналисты, просвещенные критики и ироничные литературоведы стали разъяснять непонятливому Евгению особенности жизни нобелевского лауреата, рассказывать о пристрастии Бродского к Венеции, о его клятве никогда не приезжать в Россию, Евтушенко начал буквально белеть лицом. Наконец, поймав паузу, он выдавил буквально по слогам: «Но-вы-же-не-про-бо-ва-ли!»
В этом бы он весь. Когда другие станут что-либо долго обсуждать, сомневаться, бояться – он будет пробовать, делать.
Сегодня в Переделкине можно найти указатели к Музею Евгения Евтушенко. Эту галерею он выстроил сам в 2010 году. Чтобы торжественно и безвозмездно передать свою личную коллекцию картин, скульптур, фотографий и документов в дар государству.
А это свыше сотни работ, среди которых Пикассо, Шагал, Пиросмани, Макс Эрнст, Светлин Русев и другие, включая и неизвестных ранее – тех, кого открывал сам Евгений Александрович. Кстати, в этом музее есть и его, теперь уже мемориальный, кабинет.
Появление музея заставило литературную общественность начать классическое обсуждение – зачем это поэту надо? Была версия: он хочет именной музей уже при жизни. В то время как другие музеи Переделкина – Пастернака, Чуковского, Окуджавы – мемориальные.
Своей версией Евгений Александрович на открытии не поделился.
Его долго ждали – как деревенская литературная общественность, так и высокие государственные лица: действующий и бывший министр культуры, спикер Совета Федерации, районные начальники и т.д.
Поэт и даритель появился тихо, слегка опираясь на трость. Он начал спокойно, даже устало – о том, как он собирал эту коллекцию. Точнее, как он ее проживал. Потому как каждая ее работа была частицей жизни, творчества, дружбы, встреч с интересными и великими людьми.
Взять хотя бы только один рисунок Пикассо. Дело в том, что великий художник предлагал поэту на выбор две работы, а тот возьми и скажи: «При всем уважении не возьму. Не нравятся они мне. В них чувствуется ваша обида на женщин. Нельзя из-за одной обижаться на всех и переносить это чувство на творчество».
«Но как она могла уйти от Пикассо!» – вскричал самолюбивый Пабло. А потом сравнил русского гостя, отказавшегося от его работ, с Настасьей Филипповной, способной сжечь огромные деньги.
Ну а рисунок Пикассо, услышав эту историю, Евгению Александровичу подарила вдова живописца и скульптора Фернана Леже.
Да что ему капризы Пикассо?! Евтушенко мне рассказывал, как на своем 40-летии заставил Константина Симонова покинуть дом. За то, что тот отказался вступиться за Булата Окуджаву, которого в то время травили в прессе.
Однажды летом я с женой и сыном уезжал в отпуск. Уже собрались, как рейс отложили. А тут вдруг со своими собаками появился Евгений Александрович. Мы разместились на веранде и часа два провели за пивом и разговорами. Когда подъехало такси, он вдруг быстро подхватил наш багаж и, шагая к машине, весело бросил моему маленькому сыну: «Знаешь, когда я умру, мне поставят памятник на Красной площади. Если ты с девушкой будешь идти мимо, обязательно ей скажи: «А вот этот дядька мне чемоданы таскал».
Как тут не вспомнить: «Я разный – я натруженный и праздный, я целе- и нецелесообразный. Я весь несовместимый, неудобный, застенчивый и наглый, злой и добрый...»
