А корабль плывет

Любимовская школа уцелела...

Верные ученики и последователи гения во главе с актером Тимуром Бадалбейли поставили мемориальный спектакль «Сцены из Пушкина», или превью, как любил обозначать Любимов свои театральные эскизные постановки

Есть на земле места, куда очень трудно войти, но уйти из них невозможно. Кто хоть однажды был в Третьяковке, тот останется там навеки. И никто из истинных актеров Таганки Юрия Любимова никогда не уйдет с ее легендарной сцены. Да и сам Любимов, уходя из театра, навсегда-навсегда в нем остался. Настоящие актеры Таганки поставили сценический памятник великому режиссеру. Из двух белых парусов они соорудили корабль и прочли стихотворение Пушкина: «Нас было много на челне...» У Пушкина это стих-памятник друзьям-декабристам, у таганцев – памятник Юрию Любимову. Здесь состоялась трагедия великого режиссера, и здесь разыгрались все «Маленькие трагедии» Пушкина, а заодно и его «Русалка» и, конечно же, «Борис Годунов». Чисто по-любимовски в один спектакль вместилась вся драматургия Пушкина и вся режиссура Любимова.

Это возможно только в этом театре, только с этими актерами, которые далеко не случайно вклинили в постановку отнюдь не лестные и даже раздраженные выкрики и реплики Любимова, обращенные к актерам во время репетиций.

Не надо сравнивать Любимова с Вахтанговым, Таировым и Мейерхольдом. Его не расстреляли – только изгнали, он не угас в раннем возрасте, как создатель Турандот, но чашу Таирова испил в полной мере. Однако театр Любимова камерный лишь в том смысле, что в наше забывчивое время никогда не забывает о камере. Конечно, без биомеханики Мейерхольда–Любимова Русалка не могла бы так воздушно и невесомо парить в белоснежных небесах с юным своим возлюбленным князем, а потом не смогла бы так же утонуть в этой белоснежной полотняной поверхности моренеба или небоморя.

Как всегда, в кульминационный момент актеры Любимова исполняют неожиданный ретрохит. Так в «Сократ/Оракуле» в Греции у Парфенона спели они на мотив Окуджавы:

В Древней Греции греческий сон.

В Древней Греции греческий 

лад.

До свиданья, Сократ 

и Платон.

До свиданья, Платон 

и Сократ.

И многие в античном театре среди колонн вытирали слезы.

Вот и теперь слезы подступали к горлу, когда актеры спели, устремив взоры к горящей красной надписи «Выход»:

На свете много улиц разных,

Но не сменяю адрес я –

Ту заводскую проходную,

Что в люди вывела меня...

Я не раз проходил с Любимовым по этому легендарному коридору в его кабинет и не раз ближе к полуночи шел по тому же коридору к выходу, где в конце на всю стену распростерся портрет Чарли Чаплина:

...И будет жить, пока живы актеры. Спектакль «Сцены из Пушкина» Тимура Бадалбейли. Фото Маруси Гальцовой

– Вот, подвесил для них, чтобы помнили, как надо работать, – шепнул мне как-то Любимов.

Была б моя воля, подвесил бы ныне портрет Любимова.

Спектакль, якобы экспериментальный, а на самом деле подлинный, по-любимовски неповторимый и настоящий, доказал, что, несмотря на все административные разборки и перетряски, любимовская школа уцелела и она будет жить, пока живы актеры, которым посчастливилось работать с Любимовым. Я желаю им всем очень долгой жизни, чтобы они смогли передать свой сценический опыт новому поколению.

Кто-то скажет, что спектакль получился сырой и лохматый, явно перегруженный и без того сценически насыщенными текстами Пушкина. Согласен: сырой, лохматый и перегруженный. Было бы чему сыреть, перегружаться, лохматиться. Я смотрел дома в записи – смотрел не отрываясь и на одном дыхании. Понимаю, что и Любимов бы многое ужал, сократил; где-то подхлестнул действие, где-то прокричал бы: «Вы что, уснули?» – но не сомневаюсь, что ему бы это понравилось.

Любимовский театр – это мысль и действие, действие и мысль. Сценическая мысль отличается от философской. Она всегда воплощена в том или ином действии. На сцене все время должно что-то происходить, так что глаз не успевает фиксировать все происходящее. Играть и смотреть можно не задумываясь. Задумываешься потом, спустя день, год, жизнь. Однажды Любимов пошутил про себя:

– Задумался… как молоко... – И хитро так мне подмигнул.

Эту улыбку и эту печаль Любимова я увидел в новом спектакле. Назовите это репетицией, прогоном, превью – какая разница. Еще любил он слово «бриколаж»:

– Сидим вот тут – бриколажики сочиняем.

Спектакль о том, как разметал очередной вихрь актеров Таганки, как челн остался без капитана, а все равно плывет. Тут дважды повторенное чудо. Один раз так уже было. Тогда Любимова лишили гражданства, а Таганка продолжала ставить его спектакли уже без Любимова, уже без Высоцкого. Но все равно с Любимовым и Высоцким. Новый спектакль окончательно развеял миф о том, что последнее десятилетие Любимова – это-де Таганка для бедных. Это была Таганка для... Любимова. Он делал теперь все что хотел. А это восхитительное зрелище – гений на свободе. И вот этим ощущением полной творческой свободы пронизан весь спектакль. Как говаривал Пушкин: «Плывет. Куда ж нам плыть?..»

А вот не важно куда, главное – плыть, подчиняясь вихрю.

Моя Таганка

В фойе в буфете все еще – 

Бла-бла... –

Театр опустел… Но что особо 

ценно –

Мы знаем, что трагедия 

была –

Иначе – почему пустая сцена

Зал опустел и сцена опустела

И нет на сцене ни добра ни зла

Но почему меня так манит 

сцена –

Я знаю здесь трагедия была!

Прощай театр – теперь меня 

там нет

Теперь другие там 

разыгрывают пьесы

Любимовский пустует 

кабинет

Лишь за кулисами висят 

противовесы

По коридору этому бродили

С Любимовым входя 

и выходя

– Быть или не… Всего важнее 

ИЛИ –

Я говорил Любимову любя

Любимов был – я это твердо 

знаю

Любимов был – все остальное 

блажь

И мне не интересна жизнь 

иная

Во мне иной таганский 

антураж

Театр опустел – поставлены 

все пьесы

Отыграны премьеры и превью

Как в храме где отслужены все 

мессы

И я один Пустую Чашу пью.