Мой любимый ксендз

Полвека Казимир Кулак служил в храме Божьей Матери в Лентварисе: крестил, венчал, причащал, исповедовал, отпускал грехи, давал последнее причастие. Фото с сайта www.wikipedia.org

...Первый священник, которого я увидел в жизни, был иеромонах Ксенофонт (Сенютин), крестивший меня зимой 1942-го в кладбищенской Сергиевской церковке на окраине Уфы – она единственная из 700 церквей Башкирии не была разрушена или поругана коммунистами. Потом я видел многих священнослужителей… Но самый памятный для меня – ксендз Казимир Кулак (1896–1989).

Маленький, пухлый (не от чревоугодия, а от нездоровья). Смиренный. Смелый человек, в войну помогал партизанам, прятал еврея-художника из Варшавы. Досталось ему и при поляках, и при немцах, и при коммунистах. И даже в Ватикане, где он в 1926 году защищал докторскую диссертацию «Психология перехода из православия в католичество». В конгрегации веры тема была признана крамольной. Специалист по СССР кардинал Мишель Д`Арбиньи запретил ее: «Ваша диссертация направлена против иезуитов и поляков».

Как он стал священником? Родился в деревне Кудерепщина Сокольского уезда Гродненской губернии, в семье белорусского мужика Викентия Кулака и Розалии Фалевич. Мальчиком залез на осину, упал и сильно разбился. Год лежал в больнице, после операций правая нога скрючилась. Из больницы отец вынес его на руках. За лечение пришлось продать лошадь, корову, овец, землю заложить в банк. Летом мать взяла сына-калеку на богомолье в Августово – молиться чудотворной иконе Божьей Матери. Двенадцать раз они ходили туда, жили подаянием, молились. И нога выпрямилась! Мать положила костыли Казимира перед чудотворной иконой, и они пошли домой. Учитель из приходской школы, которую Казимир окончил, посоветовал ему поступить в семинарию. Отец дал 50 копеек на дорогу в Петроград (шел 1915 год). Рукоположен в священники 30 мая 1920-го, в костеле Святого Георгия (Вильнюс). Служил викарием в Тракае, преподавал Закон Божий в местной школе. Учил русскому языку семинаристов в Пинске, стал вице-ректором семинарии.

Много раз я гостил в доме ксендза на тихой улочке, молчаливая пожилая экономка пани Янина уже знала, в какой комнате мне стелить. Много вечеров мы проговорили. Вернее, я просто слушал.

Однажды пан ксендз рассказал:

– В одном храме, когда учился в Ватикане, увидел образ Богоматери – такой прекрасный, что я заплакал. А когда в 1932-м принял приход в Лентварисе, ввел здесь культ Божьей Матери, всем помогающей, – ведь здесь не было своего престольного праздника. Архиепископ Ялбжиковский запретил мне своеволие. Тогда я написал кардиналу Мармаджио (он был папским нунцием в Польше) и папе Пию XII – они дали разрешение. С тех пор каждый год отмечаем День Богоматери. Кардинал Мармаджио, в чьем добром участии я убеждался не раз, разрешил мне даже венчать католиков с православными.

Полвека ксендз служил в Лентварисе: крестил, венчал, причащал, исповедовал, отпускал грехи, давал последнее причастие.

В июне 1941-го, когда через городок шли танки с черными крестами и на площади повесили раввина, аптекаря и местную коммунистку, к Кулаку пришли евреи: «Пан ксендз, что нам делать?» – «Спасайтесь, бегите в лес!»

– Они только теперь узнали про фашизм, – сокрушался старый ксендз. – А я познакомился с фашизмом в 1926-м в Риме, как раз когда было покушение на Муссолини. Много раз видел дуче, он больше был похож на оперного певца, чем на вождя. И тогда же я прочитал «Майн кампф» – на итальянском. Когда вернулся, сделал даже доклад в Католическом народном доме, читал вслух, что пишет Гитлер, всем было смешно: это же бред сумасшедшего. И раввин, и аптекарь смеялись. А теперь их повесили. И евреи еще спрашивают: что делать? Бежать! Но они просили меня сходить в управу, узнать у немцев, что будет с евреями. Очень просили. Думали, что если в 1939-м, когда был погром, я их защитил, то и теперь смогу. Пошел в управу. Часовой провел меня в кабинет. За столом – полковник в шлеме танкиста, показывает солдатам, где повесить портрет Гитлера. Очень удивился, что я, образованный человек, защищаю евреев. «Что будет с евреями? Через два дня сами узнают». Это я и передал евреям. В десятый раз сказал: бегите! Послушались 13 человек. Остальные, почти 300 человек, остались. Лежат во рву.

В Лентварисе я встречался и с местными стариками, которые, когда Красная армия освободила городок, избрали ксендза председателем колхоза, они в один голос говорили: ксендз был самым лучшим председателем – и землю знал, и как хозяйствовать на ней, жаль только, что пробыл недолго. Когда до Вильнюса дошла весть о неслыханном самоуправстве, дали крепкий нагоняй волостному комитету партии, а ксендза вызвали в Тракай, велели сдать печать.

– Пан ксендз, как же вы назвали колхоз?

– «Мир на земле». По-моему, хорошо. Конечно, после меня коммунисты сами назначали председателей, люди только руки поднимали. Теперь колхоз называется «Красное знамя». Но вот интересно… Когда меня выбрали председателем, я все равно служил в костеле. Приходит колхозник на исповедь: пан ксендз, я украл жменю ржи, вожжи или ведро картошки. Ладно, говорю, отпускаю твои грехи, но впредь не воруй, – ты же колхозник, выходит, у себя же крадешь. Через десять лет: пан ксендз, я два мешка отрубей со склада взял – свинью кормить. И через 20 лет он же ко мне приходит: пан ксендз, я себе завез машину тёса, сыну дом строить. А я же его крестил! Помню, как он босым бегал за три километра огня просить, потому что отец жалел спичку истратить. У нас были умельцы, которые спичку на четыре лучинки делили, и все чиркались, зажигали огонь. А теперь он машинами ворует. А вчера один прихожанин вернулся из Тракая, рассказал мне: ему нужно было зачем-то к председателю райисполкома, а к тому пришел инженер с фабрики, умолял продать ему без очереди машину «Москвич», даже встал на колени, рыдал. Горе такое, словно жену похоронил.

– А вы всем отпускаете грехи?

– Да. Надо различать в человеке слабость и злую волю. Слабость Бог простит.

Мы с ксендзом изредка переписывались. В 1980 году с ним случился инфаркт – мне пани Янина написала (по его просьбе). Его отвезли в Вильнюс, в больницу.

Месяца через три сам Казимир Викентьевич написал: «Беда с лекарствами! Врач выписывает, а в аптеке нет. Помогите найти! Сижу за письменным столом с поднятыми на стул опухшими ногами, болью в пояснице и перебоями в сердце. Обязанности настоятеля сложил с себя еще в прошлом году, теперь служу мало».

Письма приходили пухлые от рецептов. «Спасибо за панангин, сустак, глазные капли от катаракты, без них совсем плохо. На днях ездил в Панеряй навестить старого знакомого. На месте расстрела евреев поставили памятник. Я принес розы в кувшине. На следующий день пришел: кто-то разбил кувшин. Помните, я вам рассказывал, как ходил в управу: узнать, что будет с евреями? Там вместе с немецким танкистом-полковником были два офицера-литовца – полковник и капитан. Так вот этот капитан (он много лет сидел в советских лагерях, теперь живет в Паневежисе) нашел меня и рассказал, что в те дни моя жизнь висела на волоске – немецкий полковник хотел расстрелять меня вместе с евреями, но они, офицеры-литовцы, уговорили его не трогать меня. Так или не так, правду теперь не узнаешь. Спасибо за лекарства. Всегда помнящий вас Казимир Кулак».

Это была последняя весть от моего любимого ксендза.