Пока нас не накрыло Сетью

«Не слышал? Да ладно?! Принесу тебе кассету!» Фото Интерпресс/PhotoXPress.ru

Помню, как 10 лет назад один мой друг поразил меня. Мы были довольно близки, у нас сложились доверительные отношения. Но друг наотрез отказывался обсуждать со мной любимую музыку, притом что вкусы у нас во многом совпадали. Я не мог этого понять. Понял, наверное, лишь в последние годы.

Большая часть моего детства прошла в Варшаве, и класса с шестого для нас, русских детей, вопрос «Что ты слушаешь?» был одним из определяющих при знакомстве. Новые люди появлялись постоянно: семьи уезжали, им на смену приезжали другие. Если новый человек любил музыку, близкую и понятную нам, то своим он становился очень быстро. С ним было о чем поговорить. У него было что взять, с ним было чем поделиться.

Сейчас нам нет нужды брать у друзей «что-нибудь послушать». Ты узнаешь название этого «чего-нибудь», приходишь домой, открываешь Интернет, заказываешь или скачиваешь. Можешь послушать любой альбом, купить любой диск. Кто из нас мог себе представить такой пряничный дом в 90-е?

Тогда музыка была общим делом. Если я купил кассету с альбомом Iron Maiden 1984 года, то мой друг Леха не искал такую же, а спокойно переписывал ее у меня, я же, в свою очередь, брал у него альбом 1988 года. И тот, и другой, к слову, влезали на сторону чистой 90-минутной кассеты.

Проигрывателя компакт-дисков у меня не было долго. Сами диски стоили дорого. В конце месяца родители давали мне деньги, которых хватало на пару-тройку кассет. Бывало, я не тратился на школьные завтраки и откладывал. Мог купить еще две кассеты, итого – 4–5 в месяц.

Мы слушали много тяжелой музыки. У нас было разделение труда. Леха покупал Мейденов, дэт и трэш-метал. Я брал немцев и «классику»: Helloween, Кинга Даймонда, Running Wild. Некоторые вещи кочевали по всему двору. Например, «Master of the Rings» группы Helloween (никакого отношения не имеющий к Толкиену!) нравился даже девушкам. Но все брали кассету у меня. Ксерокопировали книжечку с фотографиями и текстами.

Помогали родители. У моего папы было штук 150 кассет – в основном записи с польского радио 80-х. Тогда в эфир пускали целые альбомы, а папа нажимал кнопку «record» на нашем старом магнитофоне «Fisher».

Помогали папины коллеги. Дядя Миша был известен тем, что склеивал солдатиков и танки, а также слушал AC/DC. Я переписал у него семь альбомов, включая старые, с Боном Скоттом, которые оценил по достоинству лишь в университете. У дяди Вити были сотни кассет, а затем он принялся закупать диски в огромных количествах. Я передавал ему чистые кассеты. Так у меня появились, например, все классические альбомы Black Sabbath, а ведь долгое время приходилось довольствоваться сборником лучших вещей.

Старшие братья некоторых моих товарищей были в прошлом нашими музыкальными единомышленниками. В их архивах удавалось порой находить нечто ценное. Порой это были чудовищного качества записи: скрежет, шум, бульканье, неразборчивый вокал. Порой не было и этого. Однажды я нашел у моего приятеля Димы кассету, на которой было написано «Queensryche – Operation: Mindcrime». И названия песен. И даже продолжительность каждой. Моя радость была неописуемой. Это была классика жанра, первый концептуальный прогрессив-металлический альбом!

«Это кассета брата, – сказал Дима. – Но бери, послушай». Я взял. Добрался до дома. Включил магнитофон. Никакого Queensryche на кассете уже не было. Был то ли Бутусов, то ли Шевчук. Димин брат сменил приоритеты, а от классики жанра осталось только имя.

Мы говорили о музыке постоянно. Не только друг с другом. Как-то вечером (было уже темно) нас остановили поляки. Трое. Пьяные. Бритоголовые. Мы решили, что пропали. В итоге… мы разговаривали с ними час. О Кинге Даймонде, Элисе Купере, «Металлике», легендарных концертах в Ярочине. Оказалось, что они обознались. Искали болгарина, который ходит к ним на дискотеки и соблазняет девушек.

У нас было четыре магазина. Мы знали ассортимент, но всякий раз ждали, что продавцы принесут со склада что-нибудь новое. Иногда нам везло. Мы ходили и облизывались на диски, рассматривали обложки и мечтали, что когда-нибудь…

Один магазин был в 10 минутах ходьбы от дома. В нулевые там стали торговать оборудованием для инвалидов. Второй магазин – самый крупный – находился по соседству с церковью Святого Спасителя. В марте 1998 года мы отстояли возле него часовую очередь за автографами группы Acid Drinkers, спасаясь от гадивших сверху голубей. В нулевые там уже вовсю уплетали суши и роллы, а дух музыки выветрился. Третий магазин был в подземном переходе у Центрального вокзала. Он назывался «Рык»! Продавец косил на оба глаза, носил кожу и слушал то же, что и мы. Я не выходил от него без покупки, а одному моему приятелю он даже что-то доставал на заказ. В нулевые там уже торговали бюстгальтерами.

Четвертый магазин пока жив. Но это мультимедийный сетевой магазин, и музыки в нем с каждым годом все меньше. Она, как и в России, уходит в Интернет, в область скачиваний и заказов.

Слушать музыку – интимный процесс. Фото Юрия Машкова/ТАСС

Приятели, покидавшие Польшу, присылали нам из Москвы манящие эпистолы. Тут, писали они, рай. На «Горбушке» есть все! Приезжайте – покупайте.

Я вернулся летом 1998 года. Пиратская кассета с розовым корешком и далеко не розовой музыкой стоила 10 рублей. Кризис поднял цену до 30. Записывали на кассеты с дисков, причем абы как. Песни могли идти в любом порядке. Если запись вдруг не влезала на сторону 60-минутной кассеты, то песни нещадно кромсали. Жалобы не принимались, точнее, принимались в штыки. Пришлось переходить на диски. Пиратские стоили 100 рублей, а «Горбушка» роилась от продавцов-советчиков. Один и тот же, бывало, знал все о Найке Борзове и группе Megadeth. Но на стипендию купить удавалось немного, и включалась система теперь уже университетских связей.

Записал тебе сумрачный Петя группу Rage с Пражским симфоническим оркестром – ты неизбежно с ним обсудишь прослушанное. Приобщила тебя металлистка Катя к прогрессивной металлической музыке – будь добр, приобщи и ты ее к чему-нибудь польскому. Принес тебе скептик Леша диск с рычащей итальянкой – облагодетельствуй его альбомом, который ему, как обычно, не понравится. Пригласил однокурсников домой – ознакомь со свежеприобретенным материалом. Вот вам, друзья, новая финская группа с женским вокалом. Нравится? Гоните кассету, запишу.

Интернет тогда уже вошел в нашу жизнь, но пока еще не во все наши дома. А если и вошел в дома, то в ограниченном формате, без возможности качать музыку гигабайтами. Мы общались в Сети с себе подобными. На смену чистым кассетам пришли диски-болванки. «Нарезать» знакомому по интернет-форуму диск с каким-нибудь джаз-дэт-металом считалось благим, улучшающим карму деянием. Обсуждение, критика, обмен взглядами шли в качестве бонуса.

А потом нас все-таки накрыло Сетью…

В какой-то момент мы, завсегдатаи форумов, поняли, что у нас не получается говорить о музыке. Всю музыку, которая нас интересует, мы можем достать или уже слышали. Общение ради обмена ценностями теряло смысл. Спор о том, что нравится, а что – нет, не имел смысла изначально. А вывести беседу на уровень профессионального анализа мы не могли. Образования не хватало.

Самой музыки стало больше, чем человек способен… нет, не прослушать – здесь-то никаких секретов нет, включай на работе и слушай восемь часов кряду. Понять и прочувствовать такой объем невозможно. Установить личные эмоциональные связи с музыкой. Сделать ее частью своего «я».

Бойся своих желаний – они имеют свойство сбываться.

Мы были юны, голодны до музыки и поэтому говорили о ней. Сейчас мы с нею наедине. Нет повода спрашивать у людей, что они слушают. В эпоху повышенной доступности музыки общение с ней стало казаться интимным процессом, чем-то вроде акта любви.

Но если вдруг, как будто без повода, слово за слово разговоришься с кем-нибудь и вдруг услышишь от него знакомые с детства имена и названия, то вспоминаешь себя. Как шел через весь город с первым купленным диском в пакете, довольный, как слон. Как вешал на стену плакат с волосатыми мужиками. Как слышал, что внизу, в квартире друга, заиграла до боли знакомая вещь, плевал на уроки, шел к нему и говорил о том, что любишь.

Сейчас люблю уже преимущественно молча.