Судаки и картошка за забором промзоны

В бывших фабриках теперь располагаются всевозможные мастерские, склады, магазины.

В любом мало-мальски крупном городе, впрочем, и в некрупном, есть большой кусок городской территории, где не придет в голову погулять воскресным днем или скоротать ясный летний вечерок. Однако большое число сограждан проводит там часть жизни. Когда-то в этом месте работали заводы, дымили трубами гигантские фабрики-прачечные для казенных нужд, к ним лепились целые кварталы гаражей. И член гаражного кооператива считался счастливчиком по двум параметрам: как автовладелец и как обладатель «домика» для своего четырехколесного чуда.

Гаражи, в общем, и сейчас лепятся. Заезжая в это пространство, где часто не нарисовано никаких номеров, сначала вообще не понимаешь, как обитатели этих одинаковых строений могут здесь ориентироваться. В одних делают пельмени, в других расположились шиномонтаж и авторемонт, в третьих заняты вообще чем-то непонятным и колдовским. Один знакомый меня уверял, что паленая водка, которую производят его знакомые в одном из гаражей, ничуть не хуже заводской, потому что «ребята честные и постоянным клиентам что попало не подсунут». Еще там принимают металлолом. Держат стройматериалы для ремонта или мебель в ожидании переезда.

Там чахлая трава растет по канавам, появляются первые в городе мать-и-мачеха и одуванчики, и эти ростки природы кажутся чем-то жалко-трогательным в безобразии выщербленного асфальта с ямами, ржавых шлагбаумов и серых заборов. Здесь можно увидеть пережившие десятилетие с гаком выцветшие предвыборные листовки забытых избирательных кампаний – намертво приклеены были. Уже нет давно той партии, предлагавшей народу, как и все ныне предлагают, «достойную жизнь», а листовка висит. Рядом с рекламными стикерами, объявлениями на любую тему – от пропавшей собаки до сдачи квартиры в аренду.

Автосервисы есть, наверное, практически в любой промзоне. Фото автора

В одном из областных центров сотни людей знают «Серегу из гаражей», у которого шиномонтаж. К нему приезжают не только обладатели старых «Жигулей» либо видавших виды автомобилей зарубежного производства, некогда бывших признаком исключительности и богатства. К Сереге записываются местные и столичные жители, авто у которых иногда стоит как квартира, даже притом, что путь к его гаражу труден и ухабист. И приходится ждать, предаваться медитации, разглядывая забор, лицо забытого политика, вылезший из-под старого бетона одуванчик, бочку с дождевой водой и штабеля старых шин. Подъезжают дачники, чтобы забрать эти шины: из них, предварительно покрасив, сделают клумбы, бордюры или вырежут больших лебедей.

Постепенно сносится и вся эта «архитектура» эпохи развитого социализма. Особой печали нет, когда на ее месте возникает новенький ангар. Конечно, остается вопрос, куда деваться мастеру Сереге, если его гаража не станет: вряд ли для него окажется рентабельной аренда чего-то нового и понтового. Это уже другая тема. Но есть промзоны с более долгой историей и более призрачной судьбой в будущем.

В Петербурге, например, огромные участки невских берегов недоступны для туристов и праздношатающихся. Когда-то заводы строились у воды, потому что по реке доставляли сырье, топливо и по ней же отправляли готовый груз. У заводов были свои пристани. Заводские и фабричные здания, построенные в конце XIX – начале XX века, были по тем временам очень современными и функциональными. И красивыми. Так называемая краснокирпичная промышленная архитектура – предмет исследования искусствоведов и волнения градозащитников. К кирпичной постройке по мере советской индустриализации пристраивали железобетонные конструкции, территория выглядела все более устрашающе, а потом все заброшеннее.

Мне довелось работать тогда в школе рабочей молодежи. Был план охвата, и приходилось посещать заводы, добывая в отделе кадров список еще не охваченных всеобщим средним, и в сопровождении начальника идти в цех и уговаривать рабочих записываться в школу (заранее зная, что посещением оной трудящиеся себя не обременят, в классе появятся раз по пять в году, а тройку на экзаменах все равно придется всем вывести). Я ходила по режимной территории, иногда взгляду открывались просторы Невы. Закрытой в этом месте для всех посторонних – без царственных набережных и туристических причалов. И было очень жалко, что доступной Невы в Питере–Ленинграде так мало. Как, впрочем, и моря – по тем же причинам.

Сейчас на эти фабрики-заводы тоже нужно ходить через проходную. Вместо 3 тыс. человек, шивших какие-то халаты и наволочки в три смены, здесь в половине помещений ютятся разнообразные мастерские и склады, половина пустует и зияет выбитыми окнами. Но и автосервис для популярной автомарки здесь будет не чета Серегиному гаражу – покрашено, облицовано чем-то новым. Клумба с цветами. Небольшое бистро, фактически вместо рабочей столовки. Оно не пустует – приходят  с автосервиса, со склада шуб и из дальнего цеха, где одно время даже делали неплохие ботинки под «фирму». Теперь ботинки не делают, но люди ходят-работают, значит, что-то мастерят. Навещая автосервис, разговаривая с мастерами и заходя в бистро, я пыталась вычислить, сколько же народу проводит свои рабочие часы на старой краснокирпичной фабрике. Получилось ненамного меньше, чем во времена шитья халатов и наволочек.

Автосервис, типография, магазины-склады. Арки, у стен стоят тюки. Решетки, воротца, мелкие офисы, у крылечек теснится курящий люд. И всегда думается: ну вот чуть-чуть надо – фонтанчик, плющ… Какие-нибудь авангардные фигурки-изыски. Еще пара кафешек. Обустроить старый спуск к Неве и сделать еще один. Отдельно места для рыболовов – и сейчас здесь, на Неве, стоят рыбаки. Они теперь могут просочиться через проходную, хотя по-прежнему написано «Вход по пропускам». Но сейчас смягчение нравов (или бардак, кому как угодно). Иногда, говорят, и судака можно поймать, и не только кошке на ужин.

Вот если сделать все так среди этой краснокирпичной изысканной геометрии, будет деловое, сервисное и рекреационное место, красивое и петербургское – не имперско-царское, а живое, людское. Ведь большинство горожан никогда не были ни царями, ни аристократами.

Как сделали в финском Турку, когда там закрылась судоверфь. Не снесли, не настроили ангаров. Оставили красный кирпич.

Конечно, сейчас возникают в промзонах различные лофты, музеи граффити и креативное пространство. Но они, как правило,  своим имиджем и романтикой делают именно заброшенность и разруху, непонятного назначения трубы и металлоконструкции. Это может играть роль для неких творческих целей. Но креативным пространством не займешь всю эту территорию. Во-первых, такие вещи хороши штучные, а не потоком – в потоке пропадают художественные изюминки. А во-вторых, разруха и безобразие как метафора и образ – это «на вкус и цвет», но на огромном пространстве смелая метафора перестает быть таковой и превращается в удручающий реализм.

…Недавно за одним из таких бетонных заборов мы увидели… грядки. Охранники склада посадили картошку. Действительно, сколько земли пропадает, зарастает лопухами и лебедой – почему бы и не картошка?