Архиерей с петлей на шее

Молченский монастырь находится в «местности здоровой и живописной». Фото с сайта www.molchensky-monastyr.org.ua

Епископ Иоанникий (Ефремов) был удален на покой в расцвете сил. Фото 1905 года

В истории Русской церкви были случаи, когда священнослужители, которые по долгу службы и убеждениям должны предотвращать в других грех уныния и самоубийства, сами накладывали на себя руки. Некоторые из этих историй отражены в архивах. Так, можно рассказать о трагедии 50-летнего епископа Иоанникия (Ефремова), который свел счеты с жизнью 10 января 1914 года. Дело было в Путивле Курской губернии, в Молченском монастыре, где Ефремов, бывший епископ Белгородский, викарий Курской епархии, пребывал «на покое».

О происшедшем пришлось объясняться правящему Курскому иерарху  архиепископу Стефану (Архангельскому). 16 января он сообщил в Святейший синод о «нервно-болезненном состоянии» Ефремова в канун смерти: «Временами он чувствовал себя лучше, временами – хуже…» Свою записку Архангельский начал издалека: «утомленный непосильными трудами», связанными с подготовкой и проведением канонизации епископа Иоасафа (Горленко), Ефремов якобы «простудился». Объединенную с обретением «мощей» канонизацию епископа Иоасафа провели в Белгороде 4 сентября 1911 года. Со слов Архангельского, «простуда вызвала болезненное воспаление нерва правой руки», так что «больной не мог… держать пера в руках», на которые независимо от погоды стал надевать теплые перчатки. В довершение ко всему его одолевала бессонница, «доводившая до крайней слабости», вызывающей мрачные мысли.

Но переутомление и простуду с самоубийством не свяжешь. Изучение архивного дела дает возможность разобраться в возможных причинах личной катастрофы отставного епископа. Благо есть свидетельство преемника Ефремова на белгородской кафедре епископа Никодима (Кононова). В письме к саратовскому архиерею Алексию (Дородницыну) он разъяснил: причиной болезни самоубийцы «считаю немирные отношения его с владыкой Питиримом и неполучение страстно ожидаемой самостоятельной кафедры». Со слов Кононова, Ефремов «не был лишен большого самолюбия».

Проследим историю жизни самоубийцы. Начнем с Афин, где в сане архимандрита Ефремов служил в русской посольской церкви. Некоторые замечали, что в свободные от службы часы он гулял «на очень уединенном месте» – «вокруг развалившихся колонн храма Олимпийского Зевса».

В 1905 году его рукоположили в епископы Белгородские. Курской епархией, куда входило Белгородское викариатство, тогда управлял архиепископ Питирим (Окнов), упомянутый Кононовым. Будущий распутинец и митрополит Петроградский, алчный антигерой, любитель шумного времяпрепровождения с женщинами и со светским пением, Окнов невзлюбил Ефремова. И можно догадываться, что, отслужив шесть лет под начальством Окнова, Ефремов пережил уйму невзгод.

В октябре 1911 года Окнова перевели на другую кафедру. И вот момент истины: оставленного места жаждал Ефремов, узнав на собственном опыте, как незавидна планида викария на фоне возможностей епархиального архиерея. Но Синод избрал другого, почти ровесника белгородского викария, имея наверняка компромат на Ефремова, посланный в столицу Окновым.

Неудачник был крайне разочарован. Вот тогда-то его и охватила депрессия. Бессонница, воспаление нервов – всё мучило и тревожило.

По мнению Архангельского, «отсутствие сна вызывалось в нем какой-то навязчивой идеей, которую он… высказывал… лишь в интимных разговорах с… близкими лицами… о предстоящем лишении его сана за какое-то якобы тяжкое преступление, узнавши о котором, вся Россия содрогнется».

10 декабря, не тая гнетущей тоски, он отпросился у нового начальника съездить в Харьков на лечение. Перед выездом из Белгорода старательно жег свои бумаги, «все раздавал и всех усердно просил о молитве».

Что же произошло с ним в Харькове – неизвестно. Но к делам викариатства он вернулся лишь через 20 месяцев, 17 августа 1913 года. Предстал физически изнуренным настолько, что походил на скелет. «Я одинок душою», – жаловался он окружающим. Даже состоялось его соборование – как над умирающим.

Архангельский заявил, что 4 сентября Ефремов устно просился об увольнении «на покой», подкрепив просьбу письменным прошением от 28 сентября. Документ был отправлен в Синод. 15 ноября Ефремов получил просимое.

Местом его пребывания определили упомянутый Путивльский монастырь, «в местности здоровой и живописной», как отзывались о нем в те годы, в городе, воспетом в «Слове о полку Игореве»: «…стоят стяги в Путивле!» Покои Ефремова состояли из нескольких комнат, включая туалетную комнату с ванной. Два келейника были постоянно к его услугам. Чего же еще желать для отдыха и молитвы? И в самом деле, жить в Путивле Ефремову нравилось. Последние шесть недель до кончины он служил в храме каждый праздник. А 15 декабря с разрешения правящего архиерея рукоположил своего келейника в иеродьяконы.

Но случился новый надлом. Со слов Архангельского, Ефремову «послышались голоса бесов». И, не медля, он разослал письма и телеграммы родным и знакомым с приглашением на свое погребение. «Мания преследования еще более обострилась: ему представлялось, что его уже судят в Синоде… подвергают разного рода насилиям и мучениям…»

Но если все-таки он помешался, почему не был отстранен от богослужений? Разве психическое расстройство и «предстояние» престолу совместимы друг с другом?

Между тем нашлись люди, желавшие отвлечь епископа от тоски. Поначалу Ефремов стал «свежее и бодрее», начал совершать поездки за город.

Поэтому роковое событие показалось всем слишком неожиданным, «настолько ошеломило окружающих, что… они потеряли голову».

10 января Ефремов встал в обычное время. Выпил чаю, после чего стал ходить по гостиной. Затем пошел в туалетную комнату, откуда долго не возвращался. Келейник встревожился. Встав на стул, заглянул в туалет сквозь стеклянную фрамугу. Епископ повесился и был уже бездыханен. Рядом лежала приставная лестница для ванны. Полиция удостоверила факт самоубийства. Весьма печальная развязка спустя два месяца после ухода «на покой». Ревизуя достояние умершего, нашли 825 рублей – достаточно крупную сумму по тем временам.

На основании рапорта Архангельского, других незначительных бумаг Синод признал епископа «психически больным», дав согласие на его захоронение близ алтаря монастырского храма, что для самоубийц обычно запрещено. Синод принял наиболее удобное для Церкви решение, наименее компрометирующее ее.

Помимо рапорта, лишь одно свидетельство, вошедшее в дело, дает усомниться в психическом здоровье Ефремова: указание на то, что он некогда почти не ел, боясь отравления, что «избегал, даже страшился людей». Однако документов о полноценной психиатрической экспертизе Ефремова в деле нет. Есть лишь заключение врача о «тяжелой форме неврастении» архиерея.

Самоубийство иерарха имело большой общественный резонанс. В одной из газет утверждалось: «Каких-либо ярких проявлений психического расстройства у епископа никто не замечал», а «на покой его отправили не по его желанию». В другой газете рассказывалось о трудностях его под властью Архангельского.