Андрей Ваганов
В России легко уживаются европейские термины и азиатский стиль жизни. Фото Владимира Захарина
Из радиопередачи (январь, 2013 год): «Говоря по-русски: это – брендированный спам по аккаунтам». Если кто не понял «по-русски» – перевожу: это – про рекламу через Twitter.
А вот не менее животрепещущее: «Нефти не дают расти перед экспирацией фьючерсов». Это – из официального пресс-релиза одной консалтинговой компании. (Кстати, заметили: на слово «консалтинговая» – реакция абсолютно спокойная; никто не знает, что это такое, но все понимают, вернее – чувствуют.)
Мне припоминается фраза из давнишнего телерепортажа, в котором рассказывалось о современной жизни колонии русских переселенцев в одной из стран Латинской Америки. Их предки покинули Россию еще в начале XX века. Фраза такая: «Дон Антон трабахает на кампе». Что означает: «Уважаемый Антон работает в поле».
Это я все к тому, что «нас проговаривает язык, потому что в языке раскрывается Бытие…» (Умберто Эко). Чтобы понимать – надо не только знать, но и чувствовать… Или, опять вспоминаю умницу Умберто Эко, «человек «обитает в языке. Всякое понимание бытия приходит через язык, и, стало быть, никакая наука не в состоянии объяснить, как функционирует язык, ибо только через язык мы можем постичь, как функционирует мир».
Объяснить-то она, может быть, и не может. Но зато сама активно поставляет исходное сырье в топку языковой машины.
Лингвисты уже давно отмечают, что «80–90% всей новой лексики, появляющейся в развитых языках, – это термины и другие специальные лексические единицы, а признаваемая многими учеными интеллектуализация языка связана в значительной мере с широким использованием в нем специальной лексики». В общем, верх берут, как написано в одном научном издании для журналистов, «…прогностические матрицы коммуникации в дискурсе инноваций».
Я не собираюсь тут в очередной раз ахать и охать по поводу «засорения русского языка». Мне просто любопытно зафиксировать некоторые существующие на данный момент языковые привычки общества, в котором я живу. А привычки определяются развитием науки, техники и технологий. Все остальное – производное от этого.
Проблема эта – научной терминологии на русском языке – давняя. Еще в середине XIX века выдающийся русский географ, статистик, искусствовед Петр Петрович Семенов-Тян-Шанский связывал «сознание национальной науки» с «русификацией научных терминов». В 1856 году в одной из своих работ Петр Петрович отмечал: «До тех пор, пока отечественные ученые не будут облекать содержание науки в формы родного языка, они останутся чуждою отечественному развитию кастою египетских жрецов, может быть, с познаниями и стремлениями к высокому, но без благотворного влияния на своих соотечественников». Полемика вокруг этой проблемы столь же стара…
Так, академик Владимир Вернадский в «Очерках по истории естествознания в России в XVIII столетии» (1912–1914) как бы полемизирует с Семеновым-Тян-Шанским. «Несомненно, например, что тот живой интерес к естествознанию, который выразился в начале 1860-х годов в деятельности Писарева или входил в материалистическое воззрение нигилизма, отразился на научной работе русского общества, – пишет Вернадский. – Но такое проникновение в мировоззрение элементов естествознания могло иметь и обратный результат. И русское общество пережило и это в своей истории. Это было в 1830–1840-е гг., когда натурфилософские интересы отвлекли многих талантливых людей от научного творчества и научной работы и обратили их к другим областям человеческого мышления».
А вот еще одно свидетельство. В феврале 1916 года газета «Петроградский листок» опубликовала любопытную заметку: «Проф. В.В. Эвальдом поднят в Императорском петроградском обществе архитекторов вопрос о необходимости скорейшего изгнания германизмов из русского технического языка. Интересно, что вопрос этот был впервые поднят проф. Эвальдом ровно 20 лет тому назад. Названия приемов и орудий обычной ремесленной техники, когда-то позаимствованные от немцев, так и остались немецкими. Даже самые названия цеховых: слесарь – искаженное немецкое Schlosser и маляр – Маlег и т.д. В интеллигентном труде, в архитектурной технике пестрят немецкие названия, как то: рейсфедер, рейсшина, кронциркуль, винкель и т.п. Профессор предлагает общими силами всех техников подыскать и предложить иные более уместные термины».
 |
| По-видимому, для общения с роботами нужен и новый языковой ряд. Фото Романа Смирнова |
Через 100 лет, в 2014 году, две отечественные исследовательницы Е.Ю. Вакулина и О.Н. Вербицкая отмечают в кратком словаре «Новейшая физическая терминология: нанотехнологии»: «Широкое распространение терминов за пределами научных произведений является одним из процессов, формирующих современный русский язык. Современную языковую ситуацию характеризует «информационно-номинативный взрыв», вызванный ростом научно-технического прогресса, ставшего неотъемлемой частью жизни общества. С каждым годом появляется все больше и больше технических новшеств в связи с быстрым проникновением компьютерных и производственных технологий во все сферы жизнедеятельности человека, соответственно ускорился и лингвистический процесс номинации в этой области».
Этот процесс номинации порождает иногда просто потрясающие языковые конструкции: «Новая кафедра является образовательной площадкой, ориентированной на подготовку копирайтеров, медиа-планнеров, медиа-байеров, бренд-менеджеров, эккаунт-менеджеров и стратегических планеров» (из официального пресс-релиза; орфография оригинала). В общем, «наука достигнет таких высот – люди будут жить под землей!» (телеканал «Культура», передача «Пресс-клуб», 16.04.10). Хорошо передает ощущение от всего этого красивый палиндром: «Во, русский икс суров!»
Сегодня, кажется, призыв Семенова-Тян-Шанского «облекать содержание науки в формы родного языка» исполнился, но зеркально. Ученые по-прежнему остаются «кастою египетских жрецов», но вот соотечественники с легкостью осваивают научную терминологию, превращая ее в бытовую языковую стихию. «Фотка», «сфоткаться» – совсем не то, что фундаментально-основательное «фотографический снимок», «сфотографироваться». Фотка – это действительно нечто мгновенное, мимолетное, как взмах крыльев бабочки.
Вместо «до свидания» или, не дай бог, «всего хорошего» – «пока-пока» (вариант: «чмоки-чмоки»). Как звук от лопнувшего пузырика: «пук-пук». Таков наш современный мир, таковые ощущения от него, которые и находят свое выражение в языке.
