Фата малинового цвета

Где вы, гуси-лебеди из детства? Фото Евгения Никитина

Старуха и фавн

Троллейбус: сесть уже негде, встать еще сколько угодно.

Сижу у окошка, рядом со мной спящий фавн: шерсть клочками, рожки-наушники, копытца замаскированы кедами.

Вползает старая-престарая старуха, волочит за собой выцветшую клетчатую телегу. Наше сиденье первое после турникета, и уже ясно, что дальше старухе  нипочем не продвинуться.

Осторожно трогаю фавна за плечо: «Молодой человек, вот тут бабушка. Бабушке бы место уступить!»

Открывает один глаз: «Вот и уступай сама!»

Закрывает один глаз.

Уступаю сама. Старуха ползет к окну, по пути с удовольствием приминая молодому человеку телегой кед. Молодому человеку ничего, да и неудивительно – у него там копыто.

Стою. Все бы ничего, только злая несправедливость гложет сердце и не дает глядеть в окно: ну ладно, место уступить, может, он больной и только притворяется молодым и здоровым. Но почему он со мной на «ты», когда я с ним на «вы»?

Снова трогаю копытное за плечо: «Между прочим, я вам в матери гожусь, а вы мне тыкаете!»

Срочно делаю скорбное лицо  а-ля всероссийская мать.

Молодой человек открывает оба глаза, внимательно оглядывает меня с ног до головы и неторопливо поднимается со словами: «Извини, мать!»

Плюхаюсь на его место, и тут меня разбирает неудержимый смех. Прыскаю в кулак, хрюкаю в воротник, мелко-мелко хихикаю и все никак не могу остановиться. Глядя на меня, волосатый мальчик тоже начинает громко ржать.

«Плохо, плохо ты сына воспитала! – гудит рядом со мной старуха. – Плохо! Плохо воспитала!»

– Да не мой он! Не мой сын!

Но старуха не слышит, а все гудит басом: «Плохо! Плохо...»

Не стала спорить – плохо. Не этого, другого, а так – да...

Тетя, беременная кошкой

В троллейбус входит не очень молодая, довольно грузная женщина в невероятной футболке: на выпирающем животе окружность, в ней красуется умильная кошачья мордочка, сверху надпись: «мама-кошка».

Живот, впрочем, выпирает у дамы по весьма уважительной причине: сидящая рядом со мной девушка немедленно уступает место. Женщина медленно и осторожно садится. Нахальная кошачья морда скрывается под шуршащими пакетами. Но поздно, кучерявая розовощекая девочка с переднего сиденья кричит возбужденно на весь троллейбус: «Мама, а почему у тети котенок в животике?»

Некоторые пассажиры хрюкают в кулак, другие держатся изо всех сил.

Мама-кошка поворачивается ко мне: «Представляете, это уже не в первый раз. Люди на улице смеются. А я все равно ношу: мне эту футболку сын с невесткой подарили, приобрели две штуки в магазине для беременных – ей и мне».

Бублики и неоязычники

Мое детское потайное место  Новодевичий – нынче совсем не тот. Через каждые 100 м белая невеста, сбоку крючком болтается жених; кучка нарядных гостей, впереди выступает жантильный фотограф (реже фотографица) с массивным орудием труда.

Свободное от невест место занимают азиатские туристы. Пару лет назад маленького белого ребенка Петю, который походил тогда на щекастого, глазастого пупса в натуральную величину, желтолицые люди почему-то страсть как любили фотографировать. И только один раз чета пожилых китайцев на ломаном английском вежливо попросила разрешение заснять моего ребенка.

Башню, в которой томилась несчастная Софья  (женщина безусловно трудной судьбы, но никак не святая) сограждане-неоязычники, насколько позволяет человеческий рост, сплошь в ширину и длину исписали просьбами о помощи в устройстве семейной жизни.

Имелся на пруду еще и домик, круглый год служивший убежищем для разнопестрых уток и раскормленных красавцев-лебедей: зимой от воды шел пар, и утино-лебединый суп кишмя-кишел на подогреваемом невидимой трубой пятачке, летом птичье семейство свободно расплывалось по водной глади, и отражавшийся в пруду красно-белый красавец монастырь тогда подергивался рябью. К птичьему приюту приставлен был «птичий» дядька: строгий пенсионер, глядевший за порядком и одергивавший нетрезвых посетителей, желавших познакомиться с птицей поближе.

Домик тот, вероятно, чрезвычайно обременительный для московского бюджета, да и вообще совершенно лишний в современном пейзаже, давно снесли, а с домиком исчезли с Новодевичьего пруда и любимцы публики – лебеди. Что и говорить, многое переменилось с тех пор в  Москве...

Вчера же многие гуляющие и отдыхающие вокруг пруда стали свидетелями и вовсе загадочного для меня ритуала.

Новодевичий уже не тот, что раньше… Фото автора

Пока Петя неустанно кормил уточек бубликами, только что купленными ввиду внезапно настигшего мальчика жестокого голода, а я ждала обещавшую прибыть с минуты на минуту дорогую подругу и одновременно неустанно высматривала Петину оранжевую шляпу на берегу, вдали показалось торжественное шествие. С десяток примерно девушек выступали стайкой, впереди плыл обтянутый штанами, похожими на лосины, единственный в этой компании экземпляр мужеского пола. На шее у мужчины болтался фаллического вида гигантский фотоаппарат, к лицу была намертво приклеена сладкая улыбочка. Человек-улыбка остановил барышень на берегу, аккурат напротив моей лавочки. Девушки выглядели не совсем обычно: центральная походила на невесту, пережившую нападение загадочного маньяка с ножницами: все на ней было обрезано – белое платье почти до линии трусов, белая фата – почти до линии затылка. В двух руках урезанная барышня держала следующие предметы: огромную связку рвущихся в небо шаров и кокетливую корзиночку для пикника, повязанную розовыми бантиками.

Остальные леди тоже являли собой необыкновенное зрелище: в джинсиках и маечках, просто в маечках в стиле «юбку я забыла дома», но все как одна на шпильках, переходящих в ходули. И на каждой головке фата малинового цвета, едва прикрывающая затылок.

Я выпучила глаза, а прохожие поспешили занять свободные лавочки, желая насладиться зрелищем из партера.

Барышни же принялись с риском для конечностей беспрекословно выполнять указания владельца фотографического монстра: расползались по крутому спуску к воде, раскидывались вокруг своего белоснежного предводителя, девушки с шарами выглядывали в объективе обманную птичку, которая не вылетит оттуда вовеки веков, и хором вспоминали, как по-английски будет сыр.

Через четверть часа фотограф выдохся, приказал выпустить шары и повел свое украшенное фатами длинноногое стадо дальше по берегу, вероятно, навстречу новым увлекательным кадрам.

Утки поедали Петины бублики, я смотрела вслед прекрасным барышням и грустила о том, чему никогда уже не суждено сбыться, как вдруг в конце аллеи показалась моя долгожданная подружка, веселая и голодная.

Ей и достались уцелевшие бублики.