Сталин на футболке

Иногда единственное, что остается, – это юмор. Фото Эндрю Китцмиллера

Вот как это происходит: дарят тебе футболку с портретом молодого Иосифа Виссарионовича Сталина, но стоит ее надеть – и ты, и элемент гардероба исчезаете, а остается лишь вождь народов.

Хотя должен сказать, что футболка очень даже ничего. Белого цвета, с приятной, мягкой, тянущейся тканью (95% – хлопок, 5% – лайкра). Очень удобно плюс чуть-чуть концептуально. В центре – портрет длинноволосого, небритого и очень модного Джугашвили, сопровождающийся надписью: «Did you know/Stalyn was a hipster».

Подарила мне ее бывшая девушка моего хорошего друга – то ли на Новый год, то ли на день рождения. Уже не помню. Не могу сказать, почему она это сделала. Футболок у меня немного, но об этом мало кто знает – почти все они либо просто черные, либо просто белые. Есть одна серая. Может, потому и подарила.

Каким-то особенным стилем одежды я не отличаюсь. Есть одежда – и я ее ношу. Никто, как правило, мой выбор не комментирует. Но Сталин и после смерти способен на самое настоящее волшебство.

– Это кто, Сталин?

– Да, Йося.

И вот так каждый раз. Приходится отвечать: во-первых, подтверждать, что это Сталин, во-вторых, объяснять, как он оказался у меня на груди. От скуки я даже стал придумывать разные варианты, которые озвучиваю в зависимости от настроения. Один из них касается дней дежурства в газете: «Для репрессий». Другой провокационный: «Я фанат». Или: «Он там всегда был». Или: «Нет, да что ты, какой еще Сталин…»

Попробовал однажды было сказать, что это подарок… И тут же увидел на лице собеседника такое разочарование в собственной персоне, что почувствовал себя мерзейшим представителем рода людского, чья ограниченность лишила его малейшей способности к полету фантазии. Вот и приходится оправдывать как-то чувство комфорта. Очень уж приятная ткань.

С другой стороны, проблема ведь настолько глубока, что мимо этой ямы никак не пройдешь. Однажды, когда особенно активно шли споры вокруг «возвращения» Дзержинского на Лубянку, одна журналистка, получив задание написать о кампании по десталинизации, сказала мне что-то вроде этого: «Не хочу этот материал. Он сталинский преступник». Стали разговаривать. Ее не смутило даже то, что мы разговаривали о периоде, когда бывший нарком занялся экономикой и промышленностью, поддерживал частную торговлю и критиковал правительство.

И Сталин, и Дзержинский – образы. Их лишили всего человеческого и разумного. Сталин обрел полюсы: либо его наличием в нашей истории гордятся, либо же этого стыдятся. Нет какой-то середины. А ведь спрятанные в подсознании страхи и надежды всегда выползают наружу, приобретая порой настолько мутировавшие за время дремы чудовищные формы, что скрыть их и сдержать не представляется возможным. Заканчивается это плачевно как для личности отдельно взятого человека, так и для истории.

Показательно, с каким пониманием относятся к персоне Мао Цзэдуна в Китае. В этом, кстати, большая заслуга следующего фактического руководителя страны Дэна Сяопина, который пару раз при Мао побыл в такой опале и понес от нее такие потери, после которых любой другой человек поставил бы целью жизни полное уничтожение роли в истории обрекшего его на подобные унижения человека. Но как в итоге оценил Дэн период правления Мао? «Он был плохим на три десятых, но хорошим на семь десятых», – этому должно быть место в любых учебниках – от истории до логики.

Любой государственный деятель – это массовый убийца. На нем столько крови, что ее объемы сопоставимы с результатами деятельности тысяч серийных маньяков. Тем не менее народ кого-то называет великим, а кого-то ужасным. Но никто никогда не говорит, что власть ужасна целиком: это такая общественно-политическая БДСМ-идея.

Великого кормчего Мао Цзэдуна до сих пор уважают в Китае. Фото Reuters

С другой стороны – вряд ли какое-либо общество сегодня готово отказаться от института власти и перейти к условному анархизму или любому из его ответвлений. Да и, как демонстрирует та же история, мягкие и добрые цари зачастую оказываются куда как хуже, чем злобные тираны. Приходится мириться с тиранами.

Единственное, что остается, что можно противопоставить, – это юмор. Тем страннее ловить укоряющие взгляды, надо полагать, призванные прожечь вместе с левым глазом Сталина и мое сердце. Дескать: «Ну как тебе не стыдно…»

И плевать, что там шуточная надпись про хипстера. Культура слова ушла в далекое прошлое, мы же живем в эпоху культуры заранее оцененного образа. Между тем – как же обидно за историю и литературу… Как и все другие великие русские писатели, Федор Михайлович Достоевский, преисполняясь любви к русскому человеку и человеку вообще, не забывал при этом преисполняться и такого мрачного юмора по отношению к этому русскому человеку и человеку вообще, что в любовь после его жестоких шуточек перестает вериться. А ведь юмор помогал и выжить – когда надо, и жить – когда повезет, и умереть без страха – когда повезет не очень. Но он уходит.

Я начал вести определенную категоризацию. Обвинительный взгляд на Сталина на моей футболке означает скрытый в глубине человеческой души страх, ненависть и жизненные неудачи. С такими людьми вестись опасно: их невозможно переубедить.

Подколка же иногда выдает человека умного, а иногда – не до конца реализованного. Второй случай – это про моего бывшего декана. Пожив, насколько я могу судить, весьма и весьма неплохо – и продолжая жить так же, – он не устает вспоминать про Иосифа Виссарионовича. Он вспомнил про него на первой же лекции. А недавно, читая его интервью, я опять наткнулся на демоническое описание следа (сапога, надо полагать), который оставил на нашем русском человеке вождь народов. Это ж надо – сколько неприятностей приносят покойники… Когда мертвый (не родной и не близкий) оказывает на живого такое воздействие, вывод всегда прост: жизнь не очень-то удалась.

Есть еще такие, которые просто спрашивают. Сначала они приглядываются, щурятся, причмокивают, потом озаряются, но для верности уточняют – это Сталин? Я люблю таких людей. Им нравится разгадывать загадки – и удовольствие от этого полностью перекрывает любой последующий дискомфорт от присутствия изображения массового убийцы на одежде.

Попадаются и такие, кто смущается, но пересиливает себя. Что-то вроде: ну, ладно, мы все-таки живем в свободной стране. Такие люди мне тоже нравятся. Они признают, что мы живем в свободной стране.

Но мне лично куда ближе три оставшихся типа. Первый – это те, кто улыбается. С ними все понятно: они могут относиться к Сталину с юмором. Второй – это те, кто внутренне фыркает, что отражается на лице закатыванием глаз. Это модники. Они считают, что носить Сталина с дурацкой шуткой – это не модно. Наконец, третий тип – это те, кто вообще никак не реагирует. Они философы. Им плевать. Или нормальные люди – им тоже плевать.

Только философы способны на то, чтобы увидеть суть. Они прекрасно понимают, что Сталин – это рекламная игра. Что главный человеческий убийца – это чувство собственности. Что транснациональные корпорации – производители одежды и модные диктаторы – суть убийственное наследие тирании. Другими словами, я не могу выкинуть Сталина. Это подарок. А если бы и надумал, то точно не из-за Сталина. Но тогда мне придется шить себе одежду. А я не философ.