Следующая станция – шарики от теть Кати

А ведь кому-то он нужен, особенно зимой. Фото PhotoXPress.ru

Теть Кате – 77 лет, она пенсионерка.

А еще она – политик местного масштаба.

Ее масштаб – пятачок возле подземного перехода неподалеку от железнодорожной платформы в Подмосковье.

Человек, сведущий в политике, тут же возразит: какая-то теть Катя, да еще переход, электрички, вот еще политик от сохи нашелся! Настоящий политик, скажет такой знаток, занимается политической деятельностью профессионально, да и основная его цель – приход к власти. К тому же в числе обязательных атрибутов настоящего политика – политическая программа.

Какая может быть программа у 77-летней пенсионерки?

Между тем у теть Кати программа есть, самая что ни на есть настоящая. Правда, состоит она всего из одного пункта – «Поделись». Конечно же, у теть Кати свои воззрения и насчет кризиса, и Донбасса, и отношений с заграницей, и про то, как надо Родину любить, и что сделать, чтобы народу жилось легче и побогаче. Ими она охотно делится с желающими поговорить в ожидании электрички. Но самое главное, за счет чего пенсионерка добилась популярности (да, пока в пределах пятачка у перехода, но некоторым профессиональным политикам и до такой популярности далеко), – именно этот пункт – «Поделись».

Разноцветные нити добра – круглосуточно. Фото Интерпресс/PhotoXPress.ru

Ничего необычного в нем тоже нет. Вспомним Библию, в которой сказано, что надо делиться с ближним своим. Да и в наше интернет-зависимое время мы охотно «делимся» всем, что в голову придет. Завсегдатаи социальных сетей хорошо знают этот термин «поделись»: в Живом Журнале это «репост», а в Facebook он так и называется – «поделиться».

Чем только не делятся в виртуальном мире: фотографиями домашних животных и цветов, политическими воззваниями, песнями, удачными афоризмами, стихами-пирожками, призывами помочь сирым и убогим и видео с кошками, в ужасе прыгающими от огурцов.

Теть Катя живет в реальном мире и делится вещами конкретными.

Летом – саженцами герани, «детками» алоэ в маленьких пластиковых горшках. А когда холодает, вяжет и раздает прохожим шарики из разноцветных шерстяных ниток, которые можно приколоть к пальто или положить у компьютера. Глянешь на такой шарик – и поневоле, даже в скверном настроении, даже в ледяном ноябре и после работы и поездки в метро где-то там, в районе груди, начинают прыгать солнечные зайчики.

Такие шарики из ниток у южных славян, например болгар, македонцев, называют мартеницами, а в Молдавии – мартишорами. И дарят их близким друзьям и просто прохожим в весенние дни, обычно в начале марта.

У теть Кати подход другой – она раздает шарики и в ноябре, и в декабре, и, само собой, в марте.

Главное, чтобы не было метели. Если метель – теть Катя не общается с народом, а сидит дома. Потому что в метель прохожие норовят в переход скорей нырнуть, им не до ниток и разговора с бабушкой, которая протягивает им что-то из цветных ниток.

Саженцы и шарики раздаются бесплатно, но если кто даст 10–20 руб., пенсионерка не отказывается (да и какой политик отказывается от помощи?).

Совсем недавно я видела теть Катю у перехода, взяла у нее несколько шариков, дала 100 руб., спросила, как здоровье и как у нее хватает сил каждый вечер брать нитки, подбирать самые яркие, связывать их…

– Живу. И здоровье ничего. Зачем жаловаться зря? А вязать я с детства привыкла. Мы с мамой в войну сколько связали. Тогда на фронт вязали носки шерстяные, варежки… Я тогда еще совсем девчонкой была, но помогала матери. А она мастерица была. И меня научила. Так с войны и вяжу. За варежки сейчас уже не возьмусь, долго вязать их, да и глаза теперь не те…

Я побежала к электричке и, пока ехала, вспоминала своего деда.

Мой дед, Григорий Дмитриевич, был очень жизнерадостным человеком. Что меня, тогда подростка, немало удивляло – как дед, который был военврачом, хирургом, в госпитале резал руки-ноги раненым бойцам без наркоза (только спирт, если был) и сам был ранен в ногу, и ранение это у него осталось на всю жизнь с каждодневной обработкой незаживающей раны, а потом работал в больнице хирургом и скромным преподавателем в мединституте, – как он умудрился даже в преклонном возрасте быть таким жизнерадостным, как на довоенных фотографиях. В старом семейном фотоальбоме сохранилось несколько таких фото – вот дед пижонит в шляпе и белых парусиновых туфлях (которые надо было мазать зубным порошком, чтобы оставались белоснежными), вот он уже с моей бабушкой, а здесь – студент медицинского института и на первой практике. И везде глаза у деда  лучистые и жизнерадостные. Такими они оставались и в старости.

Чему радоваться, недоумевала я в свои 14–15 лет. Маленькая квартирка, всю жизнь кандидатскую мечтал защитить, да так и не получилось, все время – операции, операции, вызовы по ночам в экстренных случаях, а потом старость, нога болит, сил хватает, только чтобы сходить со мной в парк, когда я приезжала в гости, и поговорить на лавочке.

– Да ты посмотри, сколько людей, которые живут хуже, – убеждал меня дед. – Вот о ком думать надо и помогать им!

– И что? – кричала я в порыве юношеского максимализма. – Ты думал, и что? Равняться надо на тех, кто идет вперед, чего-то добивается, смотреть вперед, а не оглядываться назад! А у тебя что? Тебе не обидно?

– Мне не обидно. Я горжусь. Ты посмотри на это по-другому, другими глазами. Вчера приходили мои ученики, мы с ним выпили немного спирта… почти как фронтовые сто грамм. Они молодцы. А были студентами, Вася, Василий Сергеич жил у нас, спал на полу, а теперь доктор наук… А сколько людей остались живы на войне, потому что им помогли вовремя…

Разговор этот повторялся часто. И однажды дед рассказал мне о варежках. Я тогда еще удивилась – к чему это?

В госпиталь часто приходили посылки раненым – не только от родных, но и совершенно незнакомых людей. В посылках этих были открытки, вышитые носовые платки, сухофрукты, табачные кисеты и табак…

Однажды пришли гостинцы и персоналу госпиталя, медсестрам, нянечкам и врачам. Деду досталась небольшая – варежки и письмо, адресованное «врачу, который лечит наших бойцов». Обычные шерстяные варежки.

– И я тогда представил, – рассказывал дед, – что вязала их какая-то девочка, почерк-то детский был. У нее отец на фронте, мама работает, да и сама девочка, вполне возможно, тоже, у них скудный паек. Но она сидит и вяжет эти варежки, посылает на фронт. А потом опять садится за варежки. И так вечер за вечером… И она думает о тех, для кого вяжет… Наверное, эти варежки помогли мне понять то, что потом меня держало всю жизнь.

Для красного словца можно было бы сказать, что варежки эти в нашей семье сохранились и я до сих пор их храню как реликвию. Нет, пропали, и теперь уже и не вспомнить, где и когда.

Да я и забыла про них, пока не услышала от теть Кати рассказ о том, как они с мамой вязали варежки и носки и посылали их на фронт. Девочка, которая сидела возле матери, помогала ей, училась вязать… А потом всю жизнь вязала так, будто там, на фронте, кто-то до сих пор ждет эти варежки, чтобы согреть ими не только пальцы, но и душу.

У меня теть Катиных шариков уже несколько штук, одарены ими и многие знакомые и друзья. А на подоконнике вовсю растет ее алоэ. Бывает, что те, кому рассказываю о теть Кате, спрашивают, в своем ли она уме, что меня огорчает. Или же, что радует, – не надо ли ей чем помочь?

Отвечаю, что в помощи она не нуждается, сама пару раз ее об этом спрашивала, теть Катя руками замахала: «Да вон их сколько, кому помочь нужно! А у меня все есть, сама еще помочь могу».

Одета она скромно, но добротно. Находится в полном уме и здравии, и глаза у нее вовсе не потухшие, какие бывают у многих стариков, а светлые и ясные.

Просто у нее политика такая – делиться.

А поскольку делиться особо ей нечем, делится она растениями и цветными шариками. А если немного вглубь копнуть – добротой и хорошим настроением. Почти все, с кем она делится, хоть ненадолго, но забывают про свои печали и горести.

А это самая лучшая политика, самый лучший «репост». Теперь я понимаю – дед был прав.