Мы пока не научились любить по-настоящему

Кто-то не может без твоей помощи, а кто-то просто срезает по жизни углы. Фото Романа Мухаметжанова (НГ-фото)

Там, где хватает хлеба

и недостает идеалов,

хлеб не заменяет идеала.

Но там, где не хватает 

хлеба, идеалы – это хлеб.

Евгений Евтушенко

Она была охотником на чужие лица, искореженные бедствием: уличная жизнь ложилась на кожу бездомных морщинами и синяками, она отражалась в их взгляде безумием или смирением, и в этом параде уродства девушка с фотоаппаратом искала обладателей самых глубоких морщин и самых ярких синяков. Мне было противно это, и ее слова, что в представителях Востока куда больше таинства, чем в западных людях, и то, что в сопровождавшемся щелчком иль вспышкой акте выхватывания мгновений из Вечности пряталось чувство собственности. Она забирала у бездомных то немногое, что у них есть – моменты, которые теперь принадлежали только ей. Мне с тех пор претила сама идея фотографии, как и ее, по выражению Ролана Барта (Cameralucida, у нас книга переведена как «О фотографии»), уколы, наносимые глазам зрителя.

Разумеется, у меня нашлось бы еще с десяток причин для ретроспективной брезгливости, важнейшая из которых – нынешние путешествия этой моей знакомой от Барселоны до Объединенных Арабских Эмиратов и от Парижа до Индии. Пожалуй, перелеты/отели/спорткары/бассейны и все такое прочее – единый контрапункт против хождений по местам выдачи соцпомощи.

Если говорить об обществе в целом, то, очевидно, за последние два с половиной десятка лет мы пока не научились любить по-настоящему (учимся), что не способствует неделимости семей, внутренней гармонии и ответственности при выборе. Но мы всегда забываем, что в борьбе любого рода – будь это сражения за права трудящихся или столкновения интеллектуального рода между представителями элит – не менее важна и ненависть. Ты знаешь, что ты защищаешь – свою любовь, но ты должен знать, против чего борешься и что ненавидишь: а что еще более раздражает, как не спокойная, комфортная, приторная мещанская жизнь. Приверженцы которой, кстати, обнаруживают полную беспомощность перед не слишком умственно одаренными, но точно знающими, за что и против чего они сражаются религиозными активистами.

Справедливости ради должен сказать, что моя жизнь ничуть не лучше: это тихое существование в рамках своего круга, ограниченного семьей; но, по моему глубокому убеждению, каждый делает выбор – помогать ли другим или заниматься этим самым кружком. Мой выбор – отдать приоритет второму, чтобы, когда линии окружности станут четкими, отдать «социальную десятину». Десятина, по нашей памяти, это отчисления наверх; но на то человеческое воображение и богато парадоксами, чтобы со временем осмыслять негативные аспекты прошлого на положительные лады. И вот – десятину отдают в народ.

Сторонником этого понятия был Виктор Папанек – известный дизайнер, автор книги «Дизайн для реального мира». Он писал о дизайнерском выборе: ты можешь посвятить себя странам третьего мира, а можешь сидеть в офисе респектабельной компании, изобретая бессмысленные прибамбасы для ограниченного числа богатых буржуа. Однако еще ты можешь совместить одно с другим: зарабатывай, но из десяти недель одну, или из десяти месяцев один, или из десяти лет один год отдавай на нужды тех, кому требуется твоя помощь. Не финансовая, но идейная: делись идеалами с теми, для кого они станут хлебом.

Один такой хороший пример – дешевый завод по производству кирпичей, который с легкостью можно создать в странах третьего мира. Не самое сложное изобретение позволило выпускать в самых бедных государствах столько кирпичей, чтобы сложить из них достаточно школ и больниц. Другой пример – организация производства труб в африканских странах, где проблема с водой – одна из страшнейших.

В этом я вижу настоящий смысл благотворительности: не рыба, но удочки. А в том, чтобы отдавать излишки зарплаты или доходов крупной корпорации с последующей моральной индульгенцией или пиар-выхлопом соответственно, есть нечто как минимум подозрительное. Однако речь идет только о помощи тем, кто вполне здоров и мог бы работать, но сам для себя выбрал другой путь. Иными словами, мы должны отделять тех, кто просто не хочет работать, от тех, кому никак без нашей помощи.

Здесь таится сложный этический вопрос, ведь и тому, кто просто не хочет работать, может потребоваться твоя помощь. Проходя по условной темной улице и видя, как несколько парней избивают бомжа (отвратительная забава нашего времени), что сделаешь ты? Никого кругом нет, никто не поможет. Да, есть вариант позвонить в полицию – но пока они приедут… Можно вмешаться… Но в таком случае есть шанс не просто получить по голове чем-нибудь увесистым, а, скажем, напороться на нож и лишиться жизни.

Если вмешательство принесет больше вреда, чем пользы, это не назовут подвигом – лишь глупостью. Но это было бы жертвой. Благотворительность в общем понимании так же спорна: этика в ней граничит с религией. «Христианская бедность проявляется тогда, когда я делюсь чем-то, что для меня не излишек, а даже необходимо. Этим я делюсь с бедным, потому что знаю: меня обогащает именно он», – это слова папы Римского Франциска. «Когда мы помогаем бедным, то по-христиански не участвуем в благотворительности», – его же.

Правильно было бы вспомнить и Иоанна Кронштадтского. Говорят, что через него проходило до нескольких сот тысяч рублей в год: богатые жертвовали ему, он – нуждающимся. И это тоже рождает споры и вопросы: стоило оно того или нет, надо ли было принимать или отсылать обратно и тому подобное?..

Эти поступки сегодня трактуются именно как благотворительность. Но почему-то кажется, что само понятие сейчас – ложное, заезженное, приобретшее с течением времени какие-то неправильные черты и ассоциации. Есть помощь, которую люди оказывают друг другу. Есть жертва. Есть сильные и слабые, необходимость общественного компромисса.

А зачастую выходит так, что благотворительность – это как бы на один раз. Перевел деньги на операцию ребенку, самому полегчало – и забыл. Благотворительность может быть выгодной тем, кто ею занимается; одна моя подруга, работающая на подобную организацию, регулярно летает в Рим, Лондон и Париж на светские тусовки, где собирают деньги на нужды незащищенных слоев населения – у нее дорогие шмотки, сумочка от Майкла Корса и т.д. Это не благотворительность, это подачки, объедки с барского стола на Рождество.

Но ведь помощь означает дальнейшую заботу. Последнее слово, вероятно, самое правильное: людям следует заботиться друг о друге, понимая благотворительность именно в контексте идейной помощи – будь то социальная адаптация сложных детей или бездомных, дизайнерские или инженерные изобретения, проекты и тому подобное.

Забота же – помогать детям-инвалидам, сиротам, тем, кому требуются операции, тем, кому без тебя никак. Есть мало людей, знакомством с которыми я по-настоящему горжусь, но одна из них – моя одноклассница, Лида, которая посвятила всю жизнь больным детям. По одному из ее интервью (мы, собственно, очень давно не встречались, но мне приходилось много о ней слышать) даже показалось, что в наказание за доброту она сама себя лишила всех остальных граней жизни. Но ее выбор изначально следовать по этому пути вызывает самое что ни на есть чистое уважение и восхищение.

Как клоуны, которые ходят по больницам и хосписам, чтобы рассмешить тех, кому и смеяться трудно. Они не называют это благотворительностью. Они делятся моментами – это как фото наоборот, не вырванный из вечности фрагмент, а органично в нее вошедший. Или как тот анонимный бизнесмен, о котором писали в СМИ: он всегда жертвует на операцию полную сумму, удостоверяется, что все деньги дошли до адресата, помогает и в дальнейшем – на восстановление, адаптацию и проч. И он не называет это благотворительностью.

В последнее время вообще кажется, что общество в России в каком-то смысле – старше власти. Именно по возрасту, уровню ответственности, которая выражается в расстановке приоритетов. Конечно, вышеописанный случай с избиением бездомного – неутешительный диагноз, но нельзя не признать, что мы растем и учимся любить. Осталось научиться правильно ненавидеть и бороться, чтобы добро было с кулаками.