Рукоприложение для архиерея

Низшие слои церковнослужителей в российской глубинке жили немногим лучше нищих на паперти. Виктор Васнецов. Нищие певцы (Богомольцы). 1873. Вятский областной художественный музей им. В.М. и А.М. Васнецовых

В начале 1870 года обер-прокурор Святейшего правительствующего синода получил депешу из Симферополя о том, что бывший псаломщик Иван Березов ударил по голове епископа Таврического Гурия (Карпова). Весть быстро разнеслась по православной империи. О происшествии узнал император Александр II.

Симферопольский окружной суд приступил к расследованию дела. Судьба Березова была трудной. Сын дьякона из Тирасполя, он поступил в духовную семинарию, но не окончил курса и по неясным причинам был отчислен. Поработав немного сельским учителем, в июне 1869 года он поступил псаломщиком в Таврическую епархию, в сельский приход близ Мариуполя.

Церковная жизнь в глубинке его разочаровала, и 6 января 1870 года он пожаловался на сослуживцев. Благочинный провел следствие, не подтвердив почти ничего из того, что содержалось в жалобе псаломщика. Положение жалобщика очевидным образом усугубилось.

Наняв крестьянскую подводу, он поехал в Симферополь лично искать милости архиерея. Попросился в дьяконы. Но под предлогом недоученности псаломщика епископ Гурий ему отказал в просьбе. Березов, однако, не опустил рук, пожелав учиться в причетническом училище Симферополя, чтобы сдать экзамен на дьякона. Попросил об угле в архиерейском доме и пропитании. Епископ его обнадежил, так что подводу Березов отпустил. Но едва он вошел в архиерейский дом, как его выставили, чуть ли не взашей. Самолюбие его не выдержало пережитого унижения, и псаломщик подал прошение об исключении из духовного ведомства. 21 января 1870 года он получил документы о прохождении службы.

Однако после этого его злоключения только ужесточились. Бедняга искал работу и пристанище, заходил в трактиры и гостиницы, но его нигде не принимали. 22 января у него закончились деньги. Дадим слово ему самому, открыв судебный протокол: «Было у меня одеяло, которое я продал, и кормился на эти деньги. 23 января у меня уже ничего не осталось, кроме одного полотенца, но я продал его за 10 копеек, на которые пообедал в харчевне…»

Ослушников из попов на Руси издавна наказывали сурово. Боярыня Морозова навещает протопопа Аввакума в тюрьме. Миниатюра XIX века

Пристанища по-прежнему не было, и ночь с 23 на 24 января, довольно морозную, он пробродил по городу. На другой день пришел к архиерею, найдя его в саду.

«Время было хорошее, морозное, – вспоминал епископ Гурий. – Задумавшись, иду по узенькой дорожке… слышу сзади шум, хруст снега…» Подошел Березов, сняв шапку для архиерейского благословения. Измученный, он стал проситься обратно в духовное ведомство. Но епископ не церемонился: «Вы получили документы?.. Теперь идите своей дорогой». Березов взмолился: дайте любую работу, любую еду, пока отец не пришлет деньги! «Мне приходится или умирать, или…» – воскликнул он. Но, пригрозив полицией, епископ пошел прочь от бедолаги. «Ужели всё кончено?» – возопил проситель.

Через несколько мгновений епископ «почувствовал сильный удар в голову», от чего «обеспамятел…», как позже объяснял сам. Раздался крик архиерейских служек, очевидцев этой сцены. Березова тут же схватили. Епископ потребовал полицмейстера.

Дело рассматривал суд присяжных. Адвокат апеллировал к чувствам заседателей: «…посреди лютой зимы… снисхождение… в основе нашей религии…» Письмо епископа, зачитанное в суде, тоже производило впечатление отеческой заботы: «Возлюбленный Иван Васильевич!.. Меня порадовало… ваше раскаяние… я… теперь не сержусь… Покоримся промыслу Божию…» Но для обвиняемого в этих строках не звучало ничего, кроме ханжества. Березов помнил, что он, «блудный сын», вернулся вовсе не к «отцу», просто идти было некуда отчаявшемуся бывшему псаломщику.

Прокурор тем не менее стоял на своем: епископ на службе государства, в лице его государство оскорблено, и «дело о нем (Березове. – «НГР») не может быть прекращено по… желанию оскорбленного». Вердикт присяжных был: виновен, но стоит снисхождения, ибо в момент преступления Березов не достиг 21 года. А приговор гласил: восемь месяцев тюрьмы.

Единственным заточением Березов не отделался. Решением Синода по отбытии восьмимесячного срока его заточили на полгода в Бизюков монастырь Херсонской епархии, где 25 сентября 1871 года, 22-летним, он умер от чахотки – за три дня до окончания епитимьи. Лечиться его не выпустили. Православные бизюковцы отомстили за «владыченьку»: больного сгноили в монастыре, где в голоде и холоде он нес «послушание» (читай: был каторжником). А Карпов мог бы помочь узнику: стоило лишь обратиться к херсонскому архиерею. Смерть несчастного в монастыре не привела к расследованию. Синод ее как бы не заметил.

Спустя менее чем полгода после происшествия в Симферополе в Синод пришла новая весть об оскорблении архиерея действием. В Лаврентьевом монастыре в Калуге, за литургией, когда архиепископ Калужский Григорий (Миткевич) сидел среди храма на архиерейском амвоне, выпускник семинарии Димитрий Никольский ударил его в висок столь сильно, что архиерей упал, а митра его закатилась за амвон. Лишь через пять минут архиепископа подняли, и он продолжил богослужение.

Никольский имел претензии к Миткевичу: долго прося о священническом рукоположении, обращался в Синод, имея лишь место причетника в Калуге. В указ Синода о нем вкрались эмоционально окрашенные строки: «Почему… епархиальное начальство в течение более 10 лет со времени окончания Никольским… семинарии, несмотря ни на его крайне бедственное положение, ни на одобрительный о нем отзыв благочинного, и даже на указ Синода, доселе не находит нужным предоставить ему… место, соответственное его воспитанию?»

И вот причетник стал опаздывать на службы, отказался от участия в уборке храма. Наконец, заявил, что «исполнение причетнической должности… подвиг превыше его силы». В 1866 году его уволили. Впав в нищету, он умолял о денежной помощи, но ему не дали ни гроша. Обращение к монарху было тоже напрасным. Лишь обязали подпиской «не утруждать высшее начальство неосновательными просьбами».

После нападения на Миткевича Никольским занялась Московская судебная палата. Но дело закрыли, признав подсудимого психически больным, учтя, что при освидетельствовании его в Калуге он винил архиерея в убийстве его матери.

Бунтаря поместили в московскую Преображенскую больницу. Но в дело вмешался Сенат – высшая судебная инстанция, утвердив акт, коим Никольского признали «в здравом уме». Что ж, пришлось наказывать! 29 сентября 1871 года Синод приказал заточить Никольского на четыре месяца во Флорищеву пустынь Владимирской епархии. Освободившись, он поведал, что в пустыни «здоровье его подвергалось опасности». Затем попросился в псаломщики.

Но возврата его в Калугу пострадавший архиепископ не желал. Уяснив это, настоятель пустыни дал негативную характеристику Никольского: «К поступкам, за кои был судим и наказан… весьма склонен». Бунтаря уволили из духовного ведомства. Дальнейшая его судьба неизвестна.

Рукоприкладство в отношении архиереев, совершаемое нижестоящими служителями Церкви, характерно для синодальной эпохи в истории Российской православной церкви. 22 октября 1857 года, когда в Рязанском «девичьем» монастыре, гостя у игуменьи, архиепископ Гавриил (Городков) «сел на софу для отдыха и завтрака», иеродьякон-отпускник Варлаам из Александро-Невской лавры дал ему такую пощечину, что архиерей пошатнулся. Монаха допросил губернатор, не найдя признаков его помешательства. Более известно, как в начале XX века иеромонах Флавиан (Даниленко) бил и таскал за бороду епископа Михайловского Исидора (Колоколова). Белое духовенство не отставало от чернецов. В 1900 году священник Костромской епархии Алексий Днепровский бросил в местного архиерея бутылку с недопитой водкой…

Подобные истории говорят о напряжении в духовном сословии, взаимной неприязни белого и черного духовенства, гневе бесправного клира, неправде и парадоксах церковного правосудия.