Колдовское озеро Возвращенного Меча

Озеро Хоанкьем притягивает своей загадочной аурой. Фото Reuters

И в ясную погоду над озером Возвращенного Меча висит мистический туман. Здесь легенды мешаются с реальностью, визуальные впечатления – с миражами, а история – с фейками. Одни говорят: особое биополе, другие – такая аура. Я не знаю ответа. Знаю только, в этом что-то есть. Сам убеждался и готов, как Велимир Хлебников, повторять: «О, Азия, себя тобой я мучу». Своими ушами слышал, как Катрин Денев, снимавшаяся в фильме Режиса Варнье «Индокитай», жаловалась, что сцена у озера дается ей с большим трудом, и она не знает отчего. Пришлось менять сценарий. А те люди, которых мне приходилось встречать в Ханое и проводить для них экскурсии, признавались, что на берегу Хоанкьем испытывают странное чувство. Будто оказались в иной цивилизации, в ином измерении. На ходу они вдруг замирали и заводили речь о «душевной гармонии».

Так, Аркадий Арканов, только что ругавший в хвост и гриву наших демократов, признавался, что вдруг обрел карму. В другой раз Донатас Банионис – ощутил связь времен. Затем приехал Василий Лановой и цитировал классику: «У Лукоморья дуб зеленый»... Хотя никакого дуба, а тем более ученого кота там не было. А были и есть вековые платаны, лениво опустившие ветви в зеленую тьму, пагода Нефритовой горы на острове да тень старой черепахи. Иногда рептилия поднимается из воды, что само по себе кажется чудом, знаком небес и повергает толпу в суеверный экстаз.

Смотритель озера – профессор Ханойского университета Фам Ван Зунг – говорит, что черепахе около 500 лет. А в храме с золочеными шпилями хранится чучело ее прародительницы – той самой тортилы, что 800 лет назад якобы дала волшебный меч Ле Лою, который и разбил китайского супостата, шедшего на Ханой. Где тут правда, где вымысел, поди разбери. Камень Ле Лоя с выбитыми на нем сентенциями о Небесном мироздании хранится неподалеку – в Храме литературы.

В общем, место необычное. Мало что изменилось здесь в этом плане и сегодня. Толпы туристов со всего света, словно заведенные, день и ночь бродят вокруг озера, которое еще называют «колыбелью». В самом широком смысле этого слова. В первую очередь имеется в виду, конечно же, высокое значение – «колыбель нации». Не в последнюю – самое приземленное: на широких удобных диванах хорошо спится. И пенсионерам, и бомжам. Безмятежный настрой, унылое созерцание тихой глади как нельзя лучше способствуют погружению в сладкую дрему.

Но уснуть не дают колдуны и предсказатели. Они заняли самые бойкие места и наперебой предлагают свои услуги. У горбатого моста Тхехук, выкрашенного в ярко-красный цвет, что означает дорогу в преисподнюю, – гора Синей чернильницы. Оракулы и вещуньи за малую мзду расскажут вам все, что ожидает в этой жизни. А за особую плату – и в той. Они же продают календари и святцы, не заглянув в которые ни один вьетнамец не сядет в самолет, не женится, не совершит сделку, не бухнет в колокола. Общение с этим людом только усиливает подозрение, что все мы во власти Провидения.

Но особый шарм району Хоанкьем, на мой взгляд, придает все-таки не озеро, а улица, которая уходит от него на восток. Любимый променад заезжей публики, самая колоритная улица, чрево Ханоя… Как у нас Арбат или Охотный Ряд. С утра до вечера Шелковая улица забита туристами. Их тут несметное количество, наверное, больше, чем аборигенов – людей узкой специализации, торгующих днем и ночью, оптом и в розницу. Здесь царство азартного шопинга и тлетворного стяжательства. Туристы у витрин или яростно торгуются за каждый грош, или вертят головами по сторонам, взирая на божий мир через объективы смартфонов. Наверное, потом дома, выложив все это в Интернет, станут изучать, где были.

В этих торговых лабиринтах есть один переулок, куда вообще и никогда не зарастает народная тропа. Он носит имя великого вьетнамского медика Лан Онга. Незнакомцу отыскать его пара пустяков. То есть буквально с закрытыми глазами, ориентируясь лишь по терпкому запаху сушеных трав и невероятно пахучих снадобий. Итак, от озера Возвращенного Меча с его бессмертной черепахой вы берете курс на север и шагаете вдоль по Шелковой. И чудеса продолжаются.

Если идти, держа нос по ветру, непременно упрешься в аптекарскую лавку. Ее тут знают все, стар и млад. Не только потому, что здесь торгуют микстурами и лекарствами, но и потому, что хозяйка «Лотоса» – бабушка Тхань – может сказать, едва взглянув на вас, чем вы захворали или можете захворать. И как уберечься от этой напасти. Как это она делает, только увидев вас на пороге своей лавки, ума не приложу. Но глаз ее проницательней, чем любой томограф, а руки – лучше сканера. Я не знаю ни одного человека, кто бы игнорировал ее советы. Конечно, если этот человек нормальный.

Диагноз бабушки Тхань всегда безошибочный и не нуждается в подтверждении врача-специалиста. По крайней мере вьетнамцы слушают ее беспрекословно и прилежно выполняют все, что она пропишет. Меня она много раз выручала, снимая жуткие спазмы и головную боль, вызванную то нестерпимой жарой, то 100-процентной влажностью, то чем-то еще. Мы с друзьями к ней часто заходили по утрам, и, только завидев нас в окошке, добрая душа уже наливала по стаканчику. Под рукой у нее всегда заветная бутыль с разными травами и кореньями. С ней она, кажется, не расстается даже во сне. Как и со своей трубкой, которую курит, сидя за прилавком. Сразу вспоминается Гарик Сукачев. Табак у нее тоже свой, особенный, никотином не воняет, словно это не табак, а фимиам. Кто-то из моих друзей однажды назвал ее «мамашей Кураж». С тех пор выражение «поймать кураж» приобрело для нас особый смысл.

Настойка – чудо из чудес. Пропустив стаканчик, действительно ловишь необыкновенный легкий кайф и снова начинаешь верить, что жизнь прекрасна. С тех самых пор с меня бабушка Тхань почему-то денег не берет, и свой отложенный про запас доллар я отдаю ее смышленому правнуку. Мальчишка воровато хватает деньги и прячет за пазуху. Смуглолицый, ухоженный, как придворный паж, он среди этих склянок, коробок, бальзамов и лукошек с толченой массой кажется инородным телом. Но маленький Мук (его так зовут) так не считает. Прирожденный аптекарь, он без запинки называет любое растение, любое лекарство, говорит, как его принимать, сколько оно стоит и что еще нужно человеку для полного счастья.

Обстановка настраивает на мысли о приятном. Человеку непосвященному кажется, что он находится в доме у колдуньи или в кабинете алхимика. Но бабушка Тхань, да и ее смышленый правнук не дают долго заблуждаться на этот счет и подкрепляют свои суждения выдержками из специальной литературы. Маленький Мук показывает на бамбуковую полку, где лежат рукописные и печатные фолианты. В них поистине мудрость народная, данная предками: рецепты снадобий из всего, что растет, бегает, ползает и летает.

Написанные на китайском литературном языке вэньян (по-вьетнамски – хан ван), игравшем в Средние века ту же роль, что и латынь в Европе, они дошли до наших дней и, по сути, выполняют функцию медицинской энциклопедии. Кстати, в те времена медицинская наука во Вьетнаме оставалась увлечением одиночек и передавалась по наследству от отца к сыну. А само слово «медицина» как таковое относилось к разряду запрещенных, занятие ею – к «презренной профессии». В большинстве своем врачи принимались за знахарей, которые имеют дело с нечистой силой.

Самым достойным путем для молодого человека считалась военная карьера, служба в королевской армии. Она давала возможность пробиться наверх по лестнице сословной иерархии, попасть в «Вечную книгу», что позволяло сохранить привилегии всему семейству вплоть до третьего колена. Существованием института придворных лекарей, собственно, и ограничивалась государственная система здравоохранения. Она сводилась лишь к охране здоровья сильных мира сего и правящей элиты.

Система «Тхай-и-ти», а позднее и «Тхай-и-вьен», охватывала замкнутый круг ученых-медиков, которым запрещалось оказывать помощь простым смертным. Лекари при дворе жили под строгой охраной, как наложницы в гареме. Об этом увлеченно рассказывает Лан Онг в своей книге «Путешествие в Тханглонг» (собственно Ханой). Он, в частности, пишет, что лазарет в королевском дворце по непонятной аналогии называли «чайной», лекарей – жрецами, а лекарства – «ароматным пойлом».  Его книги может любой и сегодня посмотреть в лавке бабушки Тхань.

Вот что я там еще вычитал. Самым большим лакомством при дворе считалось молоко из женской груди. Его пили на десерт, сытно отвалившись на пуховик и просунув бамбуковую трубку через дырку в стене, где сидела молодая кормилица. К этой миссии ее готовили сызмальства. «Белое вино» было доступно только представителям высшего сословия. Коровьего молока как продукта питания вьетнамцы не знали вообще вплоть до середины ХХ века. И молочным животноводством в прошлом не занимались по причине тропического климата, отсутствия интереса... Каково же было мое удивление, когда я узнал недавно от губернатора Московской области Андрея Воробьева, что скоро в нашем Подмосковье вьетнамцы построят фермы, привезут своих коров и потекут молочные реки по всему Центральному федеральному округу. Стоимость контракта – 9 млрд долл. У нас, видите ли, уже некому стало «за титьки дергать»… Чудеса, да и только.