Вся Россия – большой огород

Сад – символ традиции, вечности, ведь деревья – существа многолетние. Фото Александра Уткина/PhotoXPress.ru

Нижний Новгород даже и сейчас как-то не похож на мегаполис. А еще не так давно он почти весь утопал в садах. В детстве мы жили в самом центре города. Но чуть сойдешь с оживленной улицы в сторону – и попадаешь в иной мир. Уютные домики, веселые заборы (есть в деревянных, слепленных из досок заборах hand-made что-то гостеприимное). У нас была игра – передвигаться по городу, не ступая на землю, по заборам и крышам. А там, внизу, везде росли сады. Ну, или садики, если быть более точной.

Сад был, кстати, даже во дворе областного управления КГБ. А забор – самый высокий в округе. Непривычный, каменный. Поэтому особенно манящий. Внутри росла вкусная китайка. Которой мы и лакомились. Пока нас не поймал какой-то злой дядя и не спросил, чьи мы, каких сотрудников дети, а когда узнал, что ничьи, был поражен нашей наглостью, велел больше никогда не совать сюда носа, а то у наших родителей будут большие неприятности. Мы решили пожалеть родителей. И больше той китайки уже не пробовали.

У моей прабабки китайка была еще вкуснее – золотая, с прозрачными яблочками. Она росла в саду, где можно было спрятаться так, что никто не найдет. О, какая это роскошь, сидеть в густой вишне и чувствовать себя в надежном убежище – чем-то лакомиться между делом и знать, что тебя здесь не увидят, пока сама не выберешься сквозь густые ветви на белый свет, в люди. И не то чтобы он казался заброшенным, этот сад. Просто он был из бывших, из уходящих натур. Веяло от него чем-то дворянским. Без единой грядки.

Прабабка и правда была дворянкой, отчего казалась мне какой-то странной, нездешней старушкой. Хотя по духу она всегда оставалась революционеркой, переписывалась с самим Мичуриным, получала от него семена да саженцы. Вот и малина у нее росла мичуринская – темная, крупная, с длинными зернышками и особым тонким ароматом. И крыжовник был его тоже.

В июле сад моей прабабки начинали атаковать дрозды. Поспевала вишня. Горбатовка – есть такой (или уже был?) знаменитый сорт вишни в России. Черная, ароматная, в меру сладкая, всегда текла по подбородку. Есть ее полагалось в полный рот, пригоршнями. Все мои майки и платья покрывались сизыми пятнами. Взрослые знали, что вишня начнет отстирываться только после того, как пройдет сам урожай. А пока ягоды зреют на деревьях, никакой самый лучший стиральный порошок не поможет. Такая странность.

Вообще-то вишня – это наше национальное достояние. И пришла она в Россию с христианством. По преданию, впервые ее привезли монахи, приехавшие из Греции, вместе с новыми иконами и молитвами. Во Владимире, например, вишню распорядился высаживать Андрей Боголюбский. Нужно было потрудиться, чтобы южная ягода прижилась и не потеряла во вкусе. А она, наоборот, приобрела. Так и появилась знаменитая владимирка.

Ну а горбатовка родилась, понятно, в Горбатове. Мой отец рассказывал, как он маленьким с родителями ходил в Горбатов. Именно ходил – по Оке, вверх. Родители шли по берегу, а его с вещами тянули по воде, в лодке. Обратно спускались уже на веслах. Весь Горбатов тогда ломился от вишневых садов, говорит он. Увешанными крупными черными ягодами. Даже трава у заборов стояла в вишневом соке. Это было еще до войны.

Сейчас Горбатов – малоизвестный городок в Нижегородской области, земли вокруг которого облюбованы, в частности, Никитой Михалковым. У него там теперь барские, охотничьи угодья. А в царские времена вишня в этих местах была настоящим промыслом, как виноград в Тоскане. В июле знаменитые московские виноделы Шустовы устанавливали в Горбатове давильные чаны. В Москву отправляли тысячами – и бочки с соком, и корзины со свежей ягодой, специальные, широкие, полуторапудовые, похожие на детские люльки. Промысел, судя по торговым документам, был прибыльным. Шустовы делали из вишни свой знаменитый спотыкач, вишневую настойку.

Но по-настоящему вкусная, конечно, – это вишневая наливка без водки или спирта. У нас, кстати, есть свой семейный рецепт, от той же прабабушки. В промышленном масштабе такую не изготовишь. Это всегда что-то авторское, живое. Как настоящее вино.

В июле сады атаковали дрозды, те еще любители вишни. Прабабка вешала на деревья гирлянды из крышек от молочных бутылок, которые копила всю зиму. (Молоко тогда разливалось в стеклянные бутылки и закрывалось кругляшами из разноцветной толстой фольги). Ее сад от этого становился каким-то новогодним.

Впрочем, от птиц существовали устройства и покруче. В XVIII веке российская Академия наук снарядила специальную экспедицию по российским провинциям. Чтобы выяснить, что за страна такая вообще, Россия, пока неизведанная. Чтобы «никакого места бесполезно не проехать» и «ничего важного не просмотреть». Возглавил ее один из первых академиков Иван Лепехин. Теперь его называют открывателем русской земли. Он первый и описал научно-специальное приспособление от дроздов в наших вишневых садах. Во Владимире это изобретение называлось клячугой (или лачугой), в Вязниках – хорами, в Муроме – вышкой. «Высокая на четырех жердях махина», от которой к окрестным садам протянуты веревки. А на них – разные погремушки. Сидит наверху сторож и, как звонарь в колокольне, за веревки дергает, навевая ужас на всех окрестных птиц. Между сторожами было негласное соревнование, кто сильней и интереснее шумит. И кто кого еще и перекричит – тоже. Можно представить, что за шабаш раздавался по всей округе.

Сейчас эта музыка забыта. Сейчас у нас больше не сады, а огороды. В основном грядки. Деревьев – в меру, чтобы не загораживали солнце. Огороды важнее. Они – символ выживания. Когда душа вспорхнуть боится. Мало ли что. Когда заземлена. Потому что кушать хочется. Потому что мысли о хлебе насущном. Когда нет права на простор, а шесть (девять, пятнадцать) соток – разумный предел. Ведь так спокойнее, когда забор – рядом. Раньше, кстати, сады мерились в иной системе координат, в десятинах. Одна десятина – более 100 соток.

Огород – это когда в поте лица. Сад – таинство просто жить. Огород – что-то каждодневное, ежегодное. Сад – традиция, вечность (деревья – существа многолетние, да и многие цветы тоже – в отличие от огородных культур). Огород – быт, сад – мечта. «Разве не в цветении сакуры озарение души?» – писал дзэнский мастер Догэн в XIII веке.

«За этот ад, за этот бред пошли мне сад на старость лет», – просила Цветаева. Не послал. Наверное, это и есть ощущение потерянного рая. Сад, которого больше нет. И не будет. Эдем, в котором понятнее сажать огурцы. Сад расходящихся тропок, превратившихся в грядки. Россия, которую потеряли. Кто именно и почему потерял – вопрос политический, лучше не трогать. Может быть, она потерялась сама, кто знает. Россия, о которой написал в «Вишневом саде» Чехов и вскоре умер. И о которой потом так надсадно пел-говорил в том же спектакле Лопахин–Высоцкий: «Понастроим мы дач, и наши внуки и правнуки увидят здесь новую, счастливую жизнь».