От колыбели до ограды

Главное – удержать дыхание... Кадр из фильма «Форрест Гамп».1994

…Будто в зоопарке, прыгают по резиновой поверхности площадок, скатываются с горок и кружатся на каруселях. Некоторые мамы предпочитают смотреть за чадами с балконов: во всем этом чувствуется атмосфера детского гетто – стремление к безопасности невольно наводит на мысль, какие же суровые опасности нам грозят.

Ты останавливаешься, чтобы перевести дух – давно не бегал. Может, со школы. Мягкое очарование конца мая – много лет назад. За «китайской стеной» – строением, объединяющим два дома, – пахнет акацией. Хочется, чтобы быстрей закончились уроки. Последними были риторика и ритмика – сначала разговоры, потом танцы.

И мы шли домой. Заборов на этом пути было меньше, чем сейчас, а те, что имелись, доверия не вызывали. Хлипкие ограды вокруг учебных учреждений – декоративные по своей сути. Высотой в половину твоего роста: мы бегали по ним, пытаясь удержать ступни на грани шириной в 10 см. Один парнишка тогда свалился, на следующий день он вышел в шортах – показать всем огромную гематому фиолетового цвета.

Звонок. Кофе остыл. Три абзаца.

  – Вот пару часов – и я все тебе пришлю.

Ответственный редактор «Антракта» Любовь Витальевна Пуликова с пониманием отвечает:

– Может, ты как-то используешь Платона? – И она говорит, о чем ей сказал Платон.

– Эм-м-м… Может быть. Вообще я хотел написать что-нибудь о детишках…

     – А, да…

 – Когда вот тебе разрешили гулять на улице одной?

– Да мне вообще не разрешали.

  – Воу!

 – А мама чуть ли не с трех лет бегала без надзора.

 – Я тоже. Дай мне еще пару часов.

Перевести дыхание – и бежать дальше. Точно, разрешали гулять одному: тебе пять лет, Юра из соседнего подъезда был постарше, и у него был «Школьник» – чудесный велосипед. Он ехал на нем до Наташинских прудов, а ты бежал рядом. Ох, уж эти капризы дружбы. Но сейчас такое встретишь не часто. Нет, в каком-то смысле ничего не изменилось: пятилетняя дочь на своем маленьком велосипеде крутит педали, а ты бежишь рядом, тренируя предвиденье – нужно почувствовать, когда маленький человечек начнет заваливаться в ту или иную сторону. Платон: свобода – это способность к добру.

Звонок. Надо бы заварить еще кофе – дело пошло.

 – Да-да-да, я пишу, все нормально.

– Это из фотоотдела.

  – Ага...

– Какие фотографии подбирать?

 – Эм-м-м…

 Свобода. Бег. Форрест Гамп.

– Форрест Гамп. Где он бежит, такой уже обросший.

Зачем я это сказал? Ты смахиваешь пот со лба, прощаешься с детской площадкой, огороженной зеленым забором, и бежишь дальше. Главное – удержать дыхание. Как тогда – в Аскании. Аскания… Заброшенная в степь. Там пахло солнцем, сухостью и навозом. В ботаническом парке – гордости СССР – эти удушливые ароматы уходили, уступая влажности и прохладе, спускающимся на тебя с крон деревьев.

Ты читал Вальтера Скотта каждую ночь – книжка пролетала за семь-восемь часов, а под утро, выпив чаю, выходил на пробежку. Соседские собаки гнались за тобой, но куда им, если тебе 19. Две недели тишины, чтобы привести себя в порядок. Старый парк встречает тебя осыпающейся аркой, грот, где некогда снимали «Детей капитана Гранта», тонет в тишине. Дальше – искусственные пруды. Ты взбираешься на горку и озираешь просторы. Забор, которым огорожен парк, давно погнут и изорван. За ним степь. Заяц перебежал дорогу, ведущую к поселку, и застыл. Он всегда так делал. Наверное, это был один и тот же заяц, каждое утро. И у вас был один и тот же ритуал. Ветер затихает, ты и заяц – вы победно смотрите на восток. И там, в степи, – рассвет.

 Все это сейчас похоронено. Со времен твоего детства – от Аскании с каждым годом оставалось все меньше. Фонтан у дома перестал работать, пруды осушили, детские сады развалились, и в тех развалинах подростки нюхали клей. Зайца, наверное, съели. И все, что остается, – бежать вот так по столице, прокручивая воспоминания.

 Звонок. Надо бы поесть, а то после кофе желудок урчит. Меньше курить.

 – Я вот прямо сейчас заканчиваю, буквально пара…

– Уважаемый абонент, во избежание повторных звонков – просьба прослушать это сообщение до конца.

   – Ага, сейчас…

 Заборы. Стены. Безопасность. Что же мы такого сделали, что всего этого столько понадобилось… 90-е, какими ты их помнишь, были скорее наследниками советских времен: они не ломали стереотипов, одновременно позволяя ребенку видеть чуть больше, чем можно было раньше. Реклама, газировка в любом количестве, сникерс, компьютеры, Денди, Горбушка, первая «Цивилизация», Конан-варвар, Робокоп, электронные игрушки, кроссовки из-за границы – о да, детка, это рок-н-ролл. Дальше – больше.

А потом начались другие разговоры. Там-то убили ребенка, на почте повесился какой-то мужик. Из школы – сразу домой. Ходите только вместе. Время опасное. Мы, конечно, никого не слушали, зимой прыгали по гаражам, летом ходили на другую сторону города. Встревали в неприятности, дело заканчивалось драками. Но это была особая дворовая культура, которую мы не хотели отпускать. За что порой и получали.

И вот – олицетворение перемен. Его звали С., и до 11-го класса его из школы встречала мама. Это, конечно, очень мило. Но это большая цена – бояться за то, что взрослый сын не сможет без проблем пройти 800–900 метров до дома. Опасность таилась в каждом дворе, за каждым поворотом, у каждого магазина. Вот оно, наследие 90-х. Опасность? Построим забор. Интересно, сколько их уже – новых, высоких, крепких, с замками на воротах, вбирающих в себя сады и школы, детские площадки, целые дома, парковки, центры…

Ты видишь все эти ограждения, пока бежишь. Помимо тех, что различает глаз, есть еще и тысячи других, невидимых. Сюда тебя не впустят, потому что ты бедно одет, в том ресторане цены слишком дорогие и публика не твоего сорта – так что даже не суйся, там взносы, тут законы. Моральное разложение – люди ограждаются друг от друга. Запрос на безопасность – признание, что социум не очень-то здоров, что в какой-то момент мы съехали с катушек, не доверяем друг другу. Мечта социопата – общество само ограждается от тебя.

Останавливаешься перед своим подъездом. Мимо проходят мамы с сыновьями. Со многими ты уже знаком – сталкивались на детской площадке. Приветливые улыбки, разговоры о том, что в другом дворе хуже. Маленький замкнутый мирок перед домом. Ребенок ударился – значит не уследили. Когда-то детей насильно выгоняли на улицу, чтобы дома не сидели, сегодня уже никто не против – пусть сидят, играют в игры и смотрят мультики. Самое страшное впереди – переходный период. Раньше можно было восставать против родителей, но вместе с тем было чувство – тебе доверяли, у тебя и так была свобода, поэтому для жесткости нет причин.

И не поймешь, что хуже. Пошлет ли тебя и твою заботу, потому что «не надышался/надышалась свободы» – или не пошлет? С одной стороны – обидно. С другой – боязно, потому что в каждом должен быть бунтарь.

Звонок.

– Я закончил. Последнее предложение осталось.

– Гампа берем горизонтального или вертикального?

– Не знаю, давай того, что побольше.

– Держись, немного осталось.

Надо подышать воздухом, отойти. Складываю посуду в мойку. Надеваю серые спортивные штаны, шнурую красные кроссовки. Спускаюсь по лестнице, здороваюсь с консьержем (это странное и удивительное чувство, когда в доме есть консьерж, хотя всю свою жизнь вы как-то без него жили). Улица. Мягкое очарование мая. И я бегу. Добегаю до соседнего дома и вижу высокий – в два моих роста – зеленый забор, и дети за ним, будто в зоопарке…