Он был батальонный разведчик

Андрей Меньшутин. Фото Евгения Утенкова

Каждый год 9 Мая я поздравляла фронтовиков. Их становилось все меньше и наконец совсем не осталось среди тех, кого я знала. Теперь можно только вспоминать их.

Самым главным фронтовиком в моей жизни, если можно так выразиться, был Андрей Меньшутин, инвалид Великой Отечественной, друг и соавтор Андрея Синявского. Соавтор не его крамольной прозы, а критических и литературоведческих работ, которые официально публиковались в советской печати: книга «Поэзия первых лет революции», статьи в «Новом мире». Познакомились два Андрея в Московском университете на филологическом факультете, где оба учились и потом оканчивали аспирантуру.

Андрей Меньшутин собирался быть не филологом, а футболистом. Но восемнадцатилетним юношей был призван на фронт, провоевал два года – ранение, контузия, инвалидность. Футболистов на костылях не бывает.

То, что он рассказывал о войне, нисколько не походило на официальную металлическую трескотню. Да и говорил мало, предоставляя слушателю домысливать. Вот рассказ о том, как он чуть не стал членом Компартии: «Перед заданием все писали заявление: «Если убьют, прошу считать меня коммунистом». Мина разорвалась рядом со мной. Товарища моего убило, он стал коммунистом. А мне повезло, я не стал». Не стал он членом партии и позднее, хотя уж как его туда в университете зазывали: фронтовик, аспирант, карьера открывается блестящая. Но Андрея ждал другой путь.

Из госпиталя он прибегал в Кривоарбатский переулок, к матери своего погибшего на фронте друга, и познакомился в ее квартире с девушкой, в которую влюбился. Жениться на этой девушке можно было, только обвенчавшись с ней. Так он и сделал. Что такое церковное венчание в те годы (Сталин был еще жив), нынешним ревнителям моды на православие представить себе невозможно. Последствия, если преступное венчание откроется, грозили любые – от изгнания с работы (самое легкое) вплоть до ареста по надуманному поводу. 

Невеста была девушка непростая: тихая, женственная, но с непоколебимыми убеждениями. «Лидия нужна в доме, чтобы все там было хорошо», – любила повторять Марья Розанова, жена Синявского. Лидия Меньшутина действительно спокойная, доброжелательная, ничего никогда не проповедовала, не вступала в яростную полемику. Но через некоторое время все вокруг нее оказались крещеными. И Светлану Аллилуеву, дочку Сталина, водила креститься тоже она. «Трудно крестить дочь дьявола», – сказал ей крестивший Светлану священник о. Николай Голубцов.

К моменту ареста Синявского Андрей Меньшутин, как и Синявский, работал в ИМЛИ (Институте мировой литературы). За «недоносительство» его уволили. Никаких показаний на Синявского получить у Меньшутина не удалось, как ни пытались разными способами. Редкий во времена всеобщей запуганности акт гражданского мужества. Кто знает, не далась ли ему эта победа над собой тяжелей, чем победа над страхом на фронте.

Все годы заключения Синявского в лагере Меньшутин, тяжело хромая, опираясь на палку, сопровождал Марью Розанову в поездках в Мордовию.  Синявский убеждал его: «Отрекись от меня, объяви, что знать не хочешь этого предателя, ведь жизнь себе облегчишь, а меня не обидишь». Но для Меньшутина даже фиктивное отступничество было невозможно. 

После отъезда Синявского во Францию регулярно повторялась сцена: Меньшутина, который работал в это время в Институте научной информации по общественным наукам (тот самый, сгоревший в январе нынешнего года ИНИОН) и которого давно было пора перевести в старшие научные сотрудники, вызывали к начальству и задавали дежурный вопрос о том, как он относится к Синявскому, поддерживает ли с ним связь. Неизменный ответ: «Синявский – мой друг». И так до следующего раза. 

Приходили приглашения во Францию – разумеется, не от Синявских, а от имени самых разных людей, уважаемых французских литературоведов. Секретарь партбюро объявлял: «Вы, Андрей Николаевич, никак не проявили себя по отношению к родине, поэтому ваша поездка признана нецелесообразной». Интересно, что он при этом думал, глядя в глаза сидевшему перед ним фронтовому разведчику, придерживавшему в руке палку, скорей всего: «Дурак ты, Андрей Николаевич, сидишь из-за своего упрямства на копеечной должности, никуда тебя не выпускают». И не было стыдно ему, молодому и здоровому, обвинять в отсутствии патриотизма солдата, который провел на передовой два самых страшных года войны. 

Сразу после освобождения Синявского из лагеря. Стоят: Андрей Меньшутин, Андрей Синявский, Марья Розанова. Спиной – Игорь Голомшток. На переднем плане Егор Синявский, Арина Гинзбург.   Фото из личного архива автора

Дом Меньшутиных был одним из самых гостеприимных в Москве. Кто только не собирался в их скромной квартире. И самый главный праздник – День Победы. Андрей Николаевич всегда держался как здоровый человек. Ну хромает, ну с палкой. На пляже в Коктебеле мы поняли, чего это ему стоило. Весь бок – как будто изъеден железными зубами, жуткие шрамы. Не говоря уж про ногу. Смотреть страшно. И тем не менее именно он был инициатором всех поездок, походов. Ловко управляясь со своим посохом, бодро взбирался на гору Кучук-Енишары – к могиле Максимилиана Волошина, на Карадаг. Любил пирушки. А выпив, пел «По Дону гуляет казак молодой». Хорошо пел. 

Наверное, он был запрограммирован на долгую веселую жизнь. Но программу сбила война. Кончилось, как принято писать, долгой тяжелой болезнью. В его случае – даже не очень долгой. Рак съел его меньше чем за год.

«Возьмемся за руки, друзья» нынче вызывает ироническую улыбку. Может быть, из-за неумения взяться за руки. Тогда умели. Снять тяжесть потери с Лидии друзья были не в силах. Но все остальное сделали. Вплоть до организации захоронения на Ваганьковском кладбище в могилу матери Андрея Синявского. Из Парижа пришла телеграмма, заверенная мэром, в которой говорилось, что господин Синявский разрешает захоронить господина Меньшутина в могилу Евдокии Ивановны Синявской, его матери. Телеграмма, напечатанная латинскими буквами, приходила в два приема, с продолжением – слишком длинная.

Не знаю, кого больше ошеломили эти телеграммы – телеграфных служащих или меня, принимавшую их уже ночью. 

Когда поехали на Ваганьковское кладбище договариваться о похоронах, опасались, что в дирекции испугаются фамилии Синявского: враг народа, какие-то телеграммы из Франции (шел 1981 год). Но в кладбищенской администрации спросили только: «А Тамара Синявская возражать не станет?» Узнав, что Тамара Синявская – из других Синявских, успокоились. 

Отпевание, панихида дома и в церкви на Ваганьковском, где собралась толпа друзей, – все это было в те годы не принято, мало кто решался, да еще открыто. Но Меньшутины всегда жили не так, как официально принято, а как сами считали правильным. И только один их праздник совпадал с принятыми – День Победы. 

Войны сейчас вроде нет, молодые люди с завистью говорят, что негде совершать подвиги. Это не так: для одного подвига, одной победы место есть и всегда будет, особенно когда страх унаследован генетически: победы над собой, над собственным малодушием.