Портреты вождей лежат на печке...

Все большую роль в борьбе с преступностью начинает играть художественная самодеятельность. Фото PhotoXPress.ru

По одной из версий, слово «дилетант» происходит от итальянского «diletto». Что означает удовольствие, наслаждение, забава. Отсюда и другие смыслы: дилетант – это новичок, забавник, не профессионал. То, что он делает как любитель, его очень радует. Чего нельзя однозначно сказать про окружающий дилетанта социум.

Если, к примеру, среди покупателей супермаркета, изумленно рассматривающих витрину с новыми ценниками, кто-то с нежностью начнет рассказывать, как хитроумна и правильна работа правительства по борьбе с кризисом и как прекрасен в теленовостях премьер, то можно смело заподозрить – перед нами не покупатель, а скорее любитель власти как таковой. Его картина мира проста: руководство, несмотря на происки внешних и внутренних врагов, все делает правильно. А те, кто в эту мудрую стратегию не верит, – жалкие злопыхатели или несчастные нытики.

Следующий уровень привязанности к власти – любители самодеятельных групп, пытающихся доказать верность курса некими акциями поддержки. Например, ворваться в тот же супермаркет, отыскать на полках не рост цен, а просроченные продукты и, смахнув их на пол, успеть смыться от охраны. Или подбежать к неправильно припаркованной машине и наклеить на стекло нечто ужасно остроумное: «Я хам и паркуюсь где хочу! Плевал я на вас».

Эти примеры не значат, что бороться с несвежими продуктами или наглыми водителями не надо. Просто ребятки совершают эти наскоки исключительно для предъявления себя ярыми защитниками власти. Отсюда эпатажный патриотизм, которые якобы одобряется свыше. Что сомнительно. Пикетом у какого-нибудь «вражеского» посольства еще можно порадовать, а вот дебошем у витрин или дракой с водителями – вряд ли.

А вообще различные околовластные организации в жизни России всегда играли непростую и часто опасную роль.

Не надо вспоминать «Черную сотню» или «Союз Русского народа». Возьмем более актуальное для нас – зубатовщину, явление, поименованное так в честь сотрудника департамента полиции Сергея Зубатова, создававшего подконтрольные власти просветительские организации, дабы отвлекать рабочих от идей революции.

Странный полковник агитировал за самодержавие и эволюционный путь развития России, отрицая любое насилие. Такое миролюбие Сергей Васильевич обрел через самообразование, изучив, по сути, все идеологические течения своего времени. Он даже посещал толстовцев, энтузиазм которых стал смущать даже самого Льва Толстого.

И при всем этом «непротивленец» Зубатов создал самый эффективный полицейский сыск дореволюционной России. Он сумел расколоть даже радикальный Бунд и создать альтернативную Еврейскую независимую рабочую партию.

Большевики же, захватив власть радикальным способом, много взяли из опыта своих предшественников и по части создания для себя лояльных общественных организаций. Не будем брать комсомол или пионерию. Обратимся к явлению, которое можно назвать предтечей информационного общества. Речь идет о так называемом рабкоровском, а дальше – о рабселькоровском движении.

В 1923 году редакция «Правды» провела первое Всесоюзное совещание рабкоров. На нем были 42 делегата от 17 крупных газет. А через год на совещание явились 353 делегата от 100 тыс. рабселькоров. На третьем было 580 делегатов от 250 тыс. Короче, в 1931 году на пятом Всесоюзном совещании звучал рапорт трехмиллионной армии пишущих контролеров из рабочих и крестьян.

Это был еще тот «интернет»!

Ленин умилялся добровольности и «внештатности» помощников партийной прессы. Сталин назвал их красиво, почти как масонов – «вольной организацией общественной инициативы».

Чем же они занимались? Об этом хорошо знали бывшие футуристы Владимир Маяковский, Николай Асеев, Осип Брик, Виктор Шкловский, Сергей Третьяков и другие создатели «Левого фронта искусства» (ЛЕФ). Фронт через рабкоров не только хотел стать общенародным: он выступал за развитие так называемой «литературы факта», требовал отмены художественного вымысла и признавал лишь силу документализма. Фронт также то, что греет сердце нынешнего министра культуры Мединского, – «социальный заказ».

Поэтому армада добытчиков фактов и выявителей безобразий была ЛЕФу необходима. Вот что писал идеолог Фронта Сергей Третьяков в статье «Рабкор и строительство»: 

«Просматриваю папку корреспонденций размером побольше, почти статей. Их полсотни. Очень мал отдел «Наших достижений».

Два комсомольца хвалят свои летние лагеря. Один из них пишет: «многих усилий стоило нам…» А каких усилий – не сообщает... Любовно, но общими словами описан совхоз. Корреспондент Защепкин разгильдяю, не умеющему жить на 67 руб., противопоставляет аккуратную и экономную комсомольскую чету – из 45 руб. выкраивающую и на горячую пищу, и уютную комнату, и на театр, и на газету...

Отдел «Наши дефекты» много обильнее. В центре – бытовые болезни. Неряхи, у которых деньги текут сквозь пальцы, а комнаты больше похожи на хлев. В противовес неряхам комсомолки жалуются на своих франтящихся подруг и франтов-комсомольцев, которые во имя модных рубашек и ботинок и ухаживания за модницами забывают про комсомольскую работу.

Один такой франт в Кисловодске договорился до того, что Луначарский  – это артист московской оперы.

Из заметки Гольденберга лезут комсомольцы-матерщинники, комсомольцы-антисемиты, комсомольцы-бюрократы. В Ступине культработа заглохла, секретарь поет нецензурные песни, а девчатам не позволяет танцевать. Из 20 комсомолок в ячейке осталось 4.

Комаров требует объявить войну шинкарству, ибо деревня ходит босая, пьяная, больная, бездельничает.

Против сорокаградусной кричат десятки писем и из ленинградской гавани, и из цинделевских казарм. В корреспонденции Гаваюка и Алексина  – комсомольцы пропивают получку. Ячейки слабо контролируют личную жизнь комсомольцев.

Безобразны случаи сексуального хулиганства. Новожилов пишет о том, как студенты на пари в дюжину пива разыгрывали, кто растлит студентку. На пари физкультурник публично целовал другого в зад. Школьники-комсомольцы удирали от своих сверстниц, ставших по их вине матерями.

Идут сообщения о командирствующих безобразниках. Об избачах, забросивших избы-читальни... О комсомольцах, проспавших деревенскую молодежь, взятую в плен церковниками.

Темы этих корреспонденций повторяются и подтверждаются в более сжатом виде тысячами писем... Человек видит что-то и рассказывает о виденном. Больше того. Бывают корреспонденты, которые «берегут» пойманный ими дефект, боятся спугнуть, никому не скажут о безобразии, опасаясь:

– А вдруг исправят, и заметка сорвется! 

Для них заметка  – самоцель».

Когда Третьяков цитирует сообщение: «Портреты вождей лежат на печке», возникает вопрос – понимал ли ЛЕФ, что за механизм запускается через ретивую озабоченность информаторов моральным и политическим обликом масс?

А как было не понимать, если сам ЛЕФ в одноименном журнале яростно обличал Максима Горького, Бориса Пильняка, Всеволода Иванова, Алексея Толстого,  Александра Фадеева и других не верующих в «литературу факта».

Лефовцы объясняли народу: «Пушкин в «Капитанской дочке» описывает пугачевское движение с точки зрения ограниченного дворянчика Гринева. Толстой в «Войне и мире» все время меняет точки зрения, но к каждому событию подставляет незаинтересованных или непонимающих созерцателей (Николай Ростов, мальчик Петя, девчонка Малаша). Бабель дает воровскую Одессу через восприятие иностранца или человека с луны, видящего цветистые детали бесцветного молдаванского быта. Гоголь в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» описывает дворец Екатерины с точки зрения кузнеца Вакулы. Достоевский изображает Петербург как видение нервного ребенка («Неточка Незванова»). Множество аналогичных примеров мы можем найти у Диккенса, Стерна, Жюля Верна, Анатоля Франса и других».

Что же до объективности рабкоров, то в инструкции ЛЕФа «Как снимать демонстрацию» вдруг видим нечто метафорическое: «Показать, как кристаллизуется человеческая масса вокруг ведущего стержня, – тут возможна двойная экспозиция: кроме демонстрации, снятой сверху, на том же фото дается снимок аналогичной конструкции (муравейник, пчелы на сотах, годичные кольца ствола, опилки вокруг)».

Это уже маячили контуры того народно-информационного общества, которое само выстраивало для себя модель революционного общежития. Причем письменность и бдительность охватывали массы так стремительно, что активность движения стала тревожить самого Сталина. И он неожиданно от «выявления фактов» повернулся к окрыляющей социализм художественности. Вождь поручил другу Горькому провести Первый съезд советских писателей.

Организационный форум прошел на ура. Литераторы были в восторге. Пастернак в президиуме плакал от приветствия съезда метростроевцами.

Маяковский ничего уже не застал – застрелился в 1930-м. Лефовца Николая Чужака расстреляют в 1937-м. Третьякова – двумя годами позже. Из участников съезда в последующие несколько лет будет репрессирован каждый третий...

Но пока стояла золотая осень 1934-го...