Завтраками свет стоит!

Умирающие деревни продолжают звать Россию к топору. Фото PhotoXPress.ru

Было это в моем сибирском детстве. Когда я летом в очередной раз оказался у бабушки в деревне. В обычный каникулярный сезон с двоюродными братьями мы предавались классическим детским утехам. А тут вдруг выпало нечто. Бабушка объявила, что завтра будет «Помощь».

Это означало, что следующим утром какой-то из семей вся деревня должна помочь построить дом. Эта семья не была бездомной. Она, как сегодня сказали бы, «шла на улучшение». И форма такой поддержки односельчан не являлась чем-то необычайным. Даже мировая история не вспомнит, когда и в какой стране впервые началась такая благотворительность.

Но мы-то, пацаны, понимали исторический масштаб того, в чем нам предстояло участвовать. Правда, наша задача была несколько двусмысленной. Романтичным было то, что нас определили в конницу. А суровой прозой предстала сама кавалерийская операция: в широкой вырытой яме мы должны были ногами коней месить строительную смесь для сооружения стен, состоящую из глины, соломы и свежайшего навоза. Где уж там до «будущего из стекла и бетона»! Но я вспомнил об этом, потому что у традиции «Помощи» на Руси есть свой неповторимый жанр.

Собираются-то не сторонние шабашники, которые наезжают, чтобы «тяп-ляп, сорвать деньгу и уехать». Прибывают свои люди – не на заработки, а затем, чтобы всем миром, с шутками-прибаутками сыграть целый строительный спектакль: мужики ставят стены, возводят стропила, женщины – кто на «штукатурке», а кто на кухне. И тут еще мы трое – конный цирк на живом навозе...

Зачем такой абсурдный ритм, это же вам не ударная стройка, не кино «Время, вперед!»? Да затем, чтобы подтвердить чудеса русской ментальности: уже в сумерках уходящего дня дом должен стоять. А люди, его воздвигнувшие, должны сидеть за огромным столом и обмывать содеянное, гордясь собой. И это несмотря на то что сооружение домом еще никак не является. Это лишь скелет здания, который будет еще долго испарять не только запах пота вдохновенных созидателей.

Поэтому я, с одной стороны, верю Максу Веберу, который настаивает, что протестантизм помог своим верующим упорным и нескорым трудом выстроить капитализм. Но с другой-то – я свидетель и участник иной, если не религиозной, то метафизической истории. Целая деревня в воскресный день занималась тем, что фантасты называют сжатием времени. Или приближением будущего.

Мне кажется, что российское обыденное сознание всегда больше озабочено ближайшим будущим, нежели дальними горизонтами бытия. Взять ХХ век, большая часть которого проживалась нашими людьми под знаменами директивного будущего. Эти программы по освоению далекой светлой жизни принимали вожди, партийные съезды. Их феерические замыслы воспевала художественная интеллигенция. «Мы красные кавалеристы, и про нас…», «Мечтать, надо мечтать детям орлиного племени…», «Есть у революции начало, нет у революции конца...»

Первыми крутыми мечтателями были большевики-подпольщики, которые на пролетарской революции не остановились и выдвинули тренд революции мировой. Правда, сменивший Ильича «вождь народов», хотя и проявлялся мечтателем планетарного масштаба, слегка остудил тех, кто мысленно уже завоевывал земной шар. Сталин вовремя предупредил радикальных мечтателей, что никакого светлого будущего не наступит, если не разберемся с внутренними врагами. А когда с такими начали по-настоящему разбираться и вошли во вкус, объявился враг внешний и вполне реальный – на наше будущее покусился Гитлер. В результате четыре года страна мечтала о победе и будущем без войны. Затем немало лет и народных сил ушло на восстановление страны. Время было трудное, тревожное и не особенно романтичное.

Но тут появился следующий кремлевский мечтатель – Никита Хрущев, чтобы объявить: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Волюнтарист и самодеятельный футуролог, он даже назначил год наступления общественно-исторической формации – 1980-й!

Невыносимая легкость крестьянского бытия.

Моя бабушка, услышав, что через 20 лет в стране уже не будет денег, не сразу поняла почему и призвала всех родных срочно завести кубышки.

Но Никита Сергеевич оказался неважным пророком. Не заладилось не только с коммунизмом, но и с очередным подъемом общественного потенциала. Народ коммунизм как-то не воспринял. Гораздо большее впечатление, чем жизнь по великому учению, произвел полет Гагарина. Но когда выяснилось, что и американцам не слабо слетать в космос, стало понятно – идеология и здесь ни при чем.

Длительное проживание в «стране мечтателей, стране героев» все больше делало подавляющую массу граждан проектантами своего ближнего и личного будущего. Принцип «будет день – будет пища» быстрее завоевал сознание масс, нежели «Моральный кодекс строителей коммунизма», рекомендованный к тщательному освоению.

Мне вообще кажется, что у россиян издавна с перспективным планированием, с пристальным взглядом в дальнее будущее отношения складываются хуже, чем с прогнозами на завтрашнее утро.

У Фазиля Искандера в одном из ранних рассказов описаны его наблюдения за тем, как москвичи относятся к прогнозам погоды. Автор, приехавший из горной сельской Абхазии, не может уразуметь, что заставляет столичных жителей, в каком бы месте они ни находились, так истово и внимательно ожидать от радио заветного сообщения.

«Бывало, сидишь у знакомых за чаем, – пишет Искандер, – слушаешь уютные московские разговоры, тикают стенные часы, лопочет репродуктор, но его никто не слушает, хотя почему-то и не выключают.

– Тише! – встряхивается вдруг кто-нибудь и подымает голову к репродуктору. – Погоду передают.

Все затаив дыхание слушают передачу, чтобы на следующий день уличить ее в неточности. В первое время, услышав это тревожное: «Тише!», я вздрагивал, думая, что начинается война или еще что-нибудь не менее катастрофическое. Потом я думал, что все ждут какой-то особенной, неслыханной по своей приятности погоды. Потом я заметил, что неслыханной по своей приятности погоды как будто бы тоже не ждут. Так в чем же дело?

Можно подумать, что миллионы москвичей с утра уходят на охоту или на полевые работы. Ведь у каждого на работе крыша над головой. Нельзя же сказать, что такой испепеляющий, изнурительный в своем постоянстве интерес к погоде объясняется тем, что человеку надо пробежать до троллейбуса или до метро…»

На мой взгляд, писатель как раз уловил не просто интерес к погоде. Если вдуматься, целые поколения жили у репродукторов, из которых все время шла самая разная тревожная информация. О войне, происках империалистов, внутренних врагах, предателях родины, судебных процессах, партийных решениях, умерших вождях и т.д. И все имело для слушателей большее значение, чем призывы активнее приближать социализм, коммунизм или еще какое-то далекое будущее.

Может быть, и погода на уровне прогноза подсознательно стала играть роль вероятной и чаще всего действительно необъяснимой угрозы.

Что касается интереса народа к футурологии, то, должен признаться, что научных подтверждений того, что россияне не любят заглядывать в далекое будущее, я не добыл. Даже когда заглянул в сборник русских пословиц и поговорок. Знал же, что единственным доказательством сложности и противоречивости всякой личности и всякого народа являются фольклорные книги. Но простота этой сложности не могла не увлечь. И вот уже слышу жаркий народный диспут:

«о будущем говорить – чертей смешить»; «не умеющий жить всегда говорит о прошлом»; «завтрему не вовсе верь!»; «завтраками свет стоит»; «у завтра нет конца».

Есть, правда, и компромиссные максимы. Например, «Вчера не догонишь, а от завтра не убежишь».

Какой тут может быть итог спора? Сошлюсь на неизвестного, но уж точно – русского футуролога: «Так не будет, но как-нибудь да будет».