Чиновник, выпей яду

Отношения между активистами и должностными лицами, совсем как в сказке про Иванушку-дурачка. Иллюстрация из книги «Сивка-бурка», Ленинград, 1959

Василий Розанов как-то сказал, что царская власть неумно поступила с Чернышевским. Надо было назначить его чиновником на ответственную должность, а не сажать в крепость, чтобы он написал там свой скандальный роман «Что делать?». «Конечно, не использовать такую кипучую энергию, как у Чернышевского, для государственного строительства было преступлением, граничащим со злодеянием», – утверждал Розанов.

Так ли уж они страшно далеки друг от друга: чиновники и борцы за социальную справедливость?

На днях в городе Выксе на серьезную чиновничью пресс-конференцию ворвался активист с банкой яда. Мероприятие было призвано успокоить граждан. Выксу лихорадит по поводу неожиданно найденной в городе несанкционированной свалки химических отходов. Там обнаружены яды наивысшей химической опасности, канцерогены, вызывающие тяжелые иммунодефициты. Однако глава администрации Выксы Владимир Кочетков сообщил, что опасности для жизни и здоровья жителей города эта свалка не представляет. И чиновники разных ветвей собрали прессу, чтобы провести коллективный аутотренинг.

Но иначе думал о происходящем активист Алексей Якимов. Он прервал пресс-конференцию и продемонстрировал всем… закрытую пустую банку. «Здесь воздух, собранный со свалки, – сообщил активист. – Раз нам тут ничего не угрожает, давайте наслаждаться». Открыл банку и поставил ее на стол перед носами чиновников. «Уберите ее на всякий случай», – сказал кто-то. «Зачем, в ней же нет ничего страшного? – сыронизировал Якимов. – Хотя активисты, побывавшие на свалке, теперь и обращаются к врачам – с поражениями глаз, высыпаниями на коже».

Видеокамера запечатлела лица чиновников в тот момент. Эту химическую смесь эмоций, которая по ним пробегала. И злость, и стыд, и страх, и безысходность, и неимоверное напряжение, и ангельское терпение.

Есть психоаналитическая теория, почему одни люди становятся чиновниками, а другие активистами. Первые были правильными детками. Они старались нравиться маме и быть на хорошем счету у учительниц. Они привыкли заслуживать любовь. Поэтому готовы соврать, если их попросит, например, начальство. И ради этого даже умеют поверить в свою ложь. Они хотят быть хорошими. Они ответственные. Они за добро.

Вторые с малых лет встречались с несправедливостью и отвержением. Или, может быть, обладали врожденной чувствительностью к ним. Один из нижегородских активистов рассказал, например, что воспитательницы в детском саду грозились зашить ему рот. Вот он и не может молчать до сих пор. Эти люди против зла. И восприимчивы к фальши.

Отношения между ними – почти как в сказках про Иванушку. Чиновники – это старшие братья, поступающие правильно. Активисты – как Иванушка, они почему-то не могут успокоиться, творят что-то странное, нелепое, не от мира сего. (Вообще-то это и христианский сюжет тоже.) И тех и других объединяет нечто очень важное. Недолюбленность. И тяга к доброму концу. Но, несмотря на столь явную близость, на эту раненость, они так друг от друга далеки. И разве могут они договориться?

Есть во всем этом зависть и ревность. Хорошие, ответственные мальчики и девочки втайне завидуют хулиганам. Их неистовству и свободе. Их скрытому обаянию бесчинства. Ну, а последние ревнуют первых. Поскольку правильные получают больше родительской (начальнической, мэрской, президентской и пр.) любви. Их жизнь стабильна. Они накормлены (прикормлены, ядовито корректирует их ревность). У них статус.

Интересно, что ревность и зависть возникают тогда, когда человек недостаточно ценит самого себя. Вот и здесь чиновники не осознают своих психологических привилегий – тот факт, что они наделены настоящей властью. Кабинеты и документы, телефонная магия и надбавки за выслугу лет, ощущение себя частью большого целого, это гордое «мы». Нет, этого словно недостаточно. Они не принимают ту степень влияния, которую имеют на окружающих людей. И то спокойствие, которым окружают себя. Словно им нужно это свое влияние и спокойствие постоянно отстаивать, будто всего этого для них никогда не бывает довольно и они сами сомневаются в нем. Отстаивать, например, своим высокомерием, хамством, запретительными решениями, интригами – да чем угодно, арсенал достаточно богат.

Ну, а несогласные не уверены в своих собственных праве и силе. Праве требовать, добиваться – хотеть и иметь. Вот они и стараются доказать себе это право. И не умеют радоваться своей особенной свободе – существующей уже потому, что они разрешили себе быть «неправильными». Им словно нужно эту свободу постоянно завоевывать. И часто с надрывом. С тем же хамством порой тоже. Потому что они не верят, что могут быть услышанными. Ведь их почти никогда и не слышали.

Пару лет назад в Приокской администрации Нижнего Новгорода был организован тренинг для чиновников. После того как некоторые сотрудники стали открыто называть посетителей идиотами, разразился скандал и к чиновникам пригласили психотерапевта. Появление доктора многие встретили напряженно – будто они ненормальные какие. (Почему нас тестируют? Мы что, главные грубияны?) А необходимость пройти тренинги – как постылую обязанность (очередное собрание, еще одна имитация). Психотерапевт учила их правильно общаться, не принимать выпады посетителей на свой счет и обратить людей к их лучшим чувствам.

Искусство общения в наших краях, как оказалось, вообще не освоено. Питерский социолог Борис Гладарев говорит о «коммуникативных поломках» и «публичной немоте», существующих в нашем обществе. Мы не можем договариваться. В течение нескольких лет он изучал современные общественные движения, наблюдал за десятками городских инициативных групп в Петербурге. И выяснил, что люди у нас просто не умеют вести дискуссии. С советских времен в России, по его словам, осталось два коммуникативных языка – кухонный и заштампованный официоз. Мы так и не выработали нового, эффективного.

Каждый слышит себя и убежден, что есть лишь два мнения: мое и неправильное. Привык обесценивать другого. Считает, что лучший отклик – опровержение. А компромисс воспринимается как частное поражение, а не как общий выигрыш.

Среди причин нашей «публичной немоты» социолог Гладарев называет кроме отсутствия позитивного опыта и навыков увлечение нарциссическими стратегиями.

В психологии нарцисс – это человек, который не ощущает себя ценностью. Поэтому обесценивает и остальных. Он не чувствует, на что ему там, внутри себя, опереться, сомневается в своем праве быть. Поэтому он должен постоянно самоутверждаться. Но внешних подтверждений никогда не бывает достаточно. Тем более он и не способен слышать других. Нарциссы – это глубоко раненные люди, которым никогда не говорили от души: «Как здорово, что ты есть». И сложно ожидать от людей с такой болью эффективной коммуникации.

Да и вообще, как мы можем договориться, если даже как обращаться друг к другу – не знаем. «Товарищи» – устаревшее. «Господин» – когда-то отрезанное и снова не приросшее. К тому же оба – скомпрометированы политически. «Гражданин» отсылает к зоне (гражданин начальник). И зощенковской фантасмагории. Кто мы вообще, если даже не знаем, как себя называть? Братья и сестры? (Привет Иосифу Виссарионовичу.)

Вот и получается, что легче поляризоваться на своих и чужих, чтоб хоть как-то структурировать и удерживать это напряжение «публичной немоты».