Антон Рамов
Зима в Брюсселе, как правило, бесснежная.
Россия – это Европа. Или не Европа. Никто не знает. Загадка. Раньше Европу я себе представлял по коротким турпоездкам, фильмам и книгам. Это представление имело очень мало общего с реальной, повседневной жизнью европейцев. Вдруг мне повезло, и я попал на трехмесячную стажировку в Бельгию.
Условия были прекрасные: 750 евро стипендия, проживание оплачивалось (500 евро в месяц), транспорт по городу тоже компенсировался. Единственное, что было необходимо оплатить самому, – авиабилеты.
Стажировка проходила на заводе, производящем спецтехнику на заказ. Одним из таких изделий был специальный механизм открытия/закрытия чуть ли не 10-метровой двери, который арабский шейх за сумасшедшие деньги заказал у бельгийцев. Шейх при помощи такой сказочной двери, видимо, намеревался поражать воображение заморских гостей или других шейхов, а мои коллеги – бельгийцы только крутили пальцем у виска, но с удовольствием выполняли многомиллионный контракт. Другим заказом было дополнительное оборудование для автоматизации уже существующей поточной линии по разливу местного кефира в бутылки. Раньше какую-то операцию выполняли вручную, теперь же эти работники уходят на пенсию, и гуманные европейцы дожидались этого, чтобы сократить рабочие места, никого не уволив.
Мне поручили изучать рынок стран Восточной Европы на предмет сбыта туда специальных устройств для солнечных батарей (они вращают батареи вслед за солнцем, чтобы больше энергии собирать, как подсолнухи). С заданием я справился, спустя три месяца отрапортовав руководству, что рынок бесперспективен, поскольку денег на такие причуды у бедных стран Восточной Европы нет. А что касается матушки России, то у нее столько нефти и газа и такая северная широтность, что устройства для повышения эффективности солнечных батарей на 40% ее интересуют лишь в самой отдаленной перспективе.
Мой непосредственный руководитель – коммерческий директор, весельчак и неисправимый оптимист лет 38 – через две минуты после знакомства попросил обращаться к нему на «ты», а еще через минуту – называть его просто Жефф. Понимаешь, объяснял он, Жан-Франсуа меня в детстве называла бабушка, когда хотела отругать за серьезный проступок. На заводе для знакомства мы прошлись по цехам, Жефф представлял меня коллективу (около 50 человек). «Бонжур, месье», – сказал мне один из рабочих. «Это не месье, а Антон, – тут же поправил его Жефф, – называй его на «ты».
Поселили меня в Брюсселе, в респектабельном районе Uccle. Он был настолько респектабельным, что, когда в 1960-х годах туда должны были протянуть ветку метро, местная буржуазия от этого отказалась под предлогом того, что не барское это дело – на метро ездить, только на машине. Постепенно нравы менялись, пользоваться общественным транспортом перестало считаться зазорным, но метро уже не появилось. Поэтому приходилось каждый божий день на трамвае добираться до метро (отличать легкое метро от подземного трамвая я научился только недели через три), затем на метро до вокзала и далее ехать на поезде до станции, где жил мой руководитель стажировки, пересаживаться в его авто и ехать еще минут 40 до завода, расположенного где-то под Шарлеруа. Такие транспортные кульбиты имели свою прелесть, поскольку позволяли побыть в шкуре обыкновенного бельгийца.
Жилье у меня было на чердаке, но двухуровневое (кровать находилась на втором уровне, под крышей), с огромным количеством света. Плита, холодильник, душ, туалет – рай, а не квартира. Вернее, это был частный дом, в котором очень гостеприимный хозяин сдавал комнату «не только из-за денег», но и чтобы общаться с людьми из разных стран. Помимо его с супругой в том же доме жили три их сына. На Рождество меня даже пригласили на семейный ужин, чтобы я не чувствовал себя одиноким в праздник.
Вечерами мой Uccle был совершенно пустынен, магазины закрывались в семь вечера, а в восемь на улице уже не было ни души.
Раз в месяц я ходил в агентство AWEX, которое организовывало стажировку, за стипендией. Там под расписку мне выдавали чек на положенную сумму, который следовало обналичить в банке. В отделении банка сидела черноволосая девушка, по всей видимости, родом из Магриба. Подошла моя очередь, и я, пытаясь вежливо улыбаться, протянул загранпаспорт. «Месье Памоб?» – спросила она, удостоверяя личность. Я оглянулся, никого вокруг не было. Какой еще Памоб, думаю, сейчас и деньги не выдадут – вид у операционистки был угрожающе недоверчивый. Тут меня осенило. «Девушка, – говорю я, – вы на кириллице мою фамилию читаете (Рамов), а не на латыни, строчкой ниже». Мы посмеялись, и я получил заветные 750 евро.
 |
| Строительные леса – важный атрибут бельгийской столицы. Фото автора |
В течение двух дней мой завод принимал участие в выставке. Я тоже стоял на стенде. «А ты говоришь по-фламандски?» – спросил я Жеффа. «Я их язык знаю, но говорю с ними по-английски, потому что они… (тут он добавил крепкое валлонское слово)». И действительно, как только к нам подходили фламандцы (которые, в свою очередь, не хотели говорить на языке Бодлера), все переходили на язык Шекспира. Правда, наблюдал я и такую сцену: один коллега, инженер, говорил с фламандцем по телефону на его языке, а собеседник отвечал ему на французском. Так, объяснял мне коллега, никто не путается, не говорит слишком быстро и не употребляет мудреных слов.
В Бельгии все маленькое, кроме ВВП на душу населения (15-е место в мире). Однажды в поезде я наткнулся на листовку, которая испуганно сообщала, что у них каждый четвертый пенсионер живет за чертой бедности. Внимательно изучив документ, я узнал, что такой чертой считается доход ниже 900 евро в месяц.
Когда мой шеф спросил, какую я получаю стипендию, он чуть не упал со стула – настолько ничтожной показалась ему сумма. И это при том, что на питание уходило чуть ли не меньше, чем в Москве, почти каждые выходные я куда-нибудь ездил на экскурсию (даже слетал в Испанию лоукостером на три дня, съездил на поезде под Ла-Маншем в Лондон), покупал одежду и подарки. «У меня зарплата – 4 тыс. евро, – сказал он. – А раньше была 8 тыс. Я работал в НАТО, но они меня задолбали, и я ушел. Накопил 500 тыс. евро и думаю, что дальше делать: отправиться до конца жизни на остров под пальму или вложить деньги куда-нибудь. Вложил в завод и стал коммерческим директором. А у тебя, – спрашивает – сколько накоплено?»
Нисколько, думаю я. Может быть, я художник слова, и деньги мне вообще ни к чему. Ничего у меня не накоплено, потому что я тратил почти все, что зарабатывал. Справедливости ради отмечу, что 8 тыс. евро и для Бельгии – огромная сумма (средняя зарплата – около 2,3 тыс. евро). Однако каждый может заработать себе на частный дом. Про бельгийца старше 30 лет, который живет не в собственном доме, а в городской квартире, говорят, что у него что-то в жизни не в порядке.
Знакомые молдаване научили меня подделывать билеты. Делалось это очень просто – в поездах для молодежи (до 26 лет) предусмотрена система Go Pass. Покупается сразу 10 поездок за 50 евро, то есть одна стоит 5 евро (для сравнения: билет Брюссель–Льеж около 15 евро). Каждая поездка вписывается от руки (дата, конечный пункт, начальный пункт). Контролер проверяет билет и ставит штампик в каждой строчке. Так вот, молдаване придумали писать стирающейся ручкой и, если проверки нет, использовать поездку повторно. Один раз я чуть не попался. «Месье, – сказал мне контролер, смотря на потертый Go Pass, – не пользуйтесь больше такой ручкой». – «Хорошо», – сказал я. Страсть к обману системы, видимо, заложена в нас генетически…
Когда выпал первый снег, я почувствовал сильную тоску по родине, а бельгийцы – сильный страх перед стихией. Снег в ту зиму держался месяц (обычно неделю), и, когда его выпало чуть выше щиколотки, на два дня отменили трамвай. Я шел от метро три километра до дома и думал, какие же они неприспособленные. Подойдя к дому, написал ботинком на свежем снегу неприличное слово. Мне полегчало.
Наступил Новый год, и стажировка моя закончилась. На заводе очень тепло со мной попрощались, напоили пивом и вручили подарочный набор (тоже пиво). Но так сложились обстоятельства (супруга поехала на учебу в Бельгию), что через месяц я вновь туда укатил на полгода, на этот раз в Льеж.
