Стоит село без праведника

В наши дни дорога к храму свободна, но деревенская молодежь часто выбирает другой путь.

В былые времена, когда граф Уваров провозгласил свою триаду, Россия представляла собой огромную крестьянскую страну. Говорят, из этой почвы произрастали пресловутые православие и народность, питавшие самодержавие. Русская деревня хранила веру, подпитывая ею города.

С началом постсоветского религиозного возрождения именно городская интеллигенция подняла на щит православие как новую основу для строительства российской нации. Обратились по старой привычке за крестьянскими корнями… а их и нет вовсе! Оказалось, что русская деревня не только не сохранила веру, но и отказывается принимать ее из рук городских доброхотов, народников наших дней. Говорю это ответственно, как человек, поживший и в городах, и на селе, многие годы занимавшийся богоискательством в разных уголках России и в русле разных традиций.

Вот, например, есть на Руси одно село. С населением около 2 тыс. человек и 250-летней историей. До распада СССР оно имело статус рабочего поселка, будучи индустриальным центром районного значения. В конце XIX века известный граф Нессельроде построил здесь стекольный завод – благо песка для него в окрестностях предостаточно – и провел через тогдашнюю деревню железнодорожную ветку. До недавнего времени по ней еще ходил транзитный поезд до Москвы. Ныне завод стоит в руинах. Другим «селообразующим» предприятием был колхоз, он хоть и не развалился, подобно заводу, но в наши дни влачит жалкое существование.

В урочный час, как раз когда погибали завод и колхоз, в нашем селе принялись возрождать «духовность». В здании бывшего детского сада была устроена церковь – взамен разрушенной в безбожные годы. Только что-то все время мешает нормальной богослужебной жизни храма – то священника переманит большая по количеству и активности паства из соседнего чувашского села, то новый, уже специально приписанный, батюшка оказывается весь из себя болезный, по полмесяца, если не больше, он проводит на лечении в областном стационаре. Да и паствы-то – десяток бабушек. В общем, все, как говорится, не слава богу...

Более прочно в нашей деревне укоренился своеобразный симбиоз советских крипторелигиозных традиций и остатков простонародных суеверий, сильно мутировавших за века двоеверия и безбожный XX век, но сохранивших свою языческо-магическую суть. Русские жители села (есть и нерусские, как обычно в Поволжье) бывают в церкви несколько раз в жизни, например при крещении своего ребенка или крестника. Крещение происходит «на всякий случай». Именно так мне ответила одна близкая родственница, когда после предложения стать крестным ее сына, гостившего в тот момент в деревне у бабушки с дедушкой, я поинтересовался, а зачем, собственно, ей это нужно.

Однако все поголовно отмечают основные церковные праздники. Правда, деревенские не утруждают себя, например, Великим постом, а подготовка к Пасхе, как и другим церковным и гражданским праздникам, сводится к уборке квартиры. Само Воскресение Христово отмечается воздержанием от работы (что исполняется охотно, в церковные праздники останавливается даже татарская мельница) и походом в баню. Разумеется, ради «святого дня» особенно обильно принимают «на грудь».

Многие любят посещать кладбище не только чтобы прибраться на «отеческих гробах» весной и осенью (тоже своего рода ритуал), но и в течение всего года. Совсем недавно я был свидетелем коллективной уборки кладбищенской территории всем учительским составом местной школы, разумеется, не по собственному почину, а по приказу директора. Таким образом, ритуал ежегодной уборки мест захоронений приобрел духовно-административный характер.

А раз пришел на кладбище, надо обязательно помянуть усопших родственников – иначе говоря, уважительный повод выпить водки или самогона. Я писал уже, что кладбищенские поминки становятся у нас настоящим языческим обрядом («НГР» от 04.06.14). Добавлю еще, что все поголовно следуют неписаному правилу – ничего не уносить с кладбища, чтобы «не принести домой смерть». Этот популярный пережиток деревенской бытовой магии как нельзя лучше характеризует истинное положение с «воцерковленностью» подавляющего большинства односельчан.

Здесь есть свой культ – картошка! Этому корнеплоду  местные служат преданно и страстно. Фото Reuters

Однако и здесь есть свой культ – картошка! Этому корнеплоду деревенские служат преданно и страстно. Сезонная посадка и уборка картофеля представляют собой настоящий ритуал, соперничающий по значимости с Пасхой и Первомаем. Необходимый к исполнению, он объединяет всех обитателей села в едином порыве, где каждый изо всех сил стремится не отстать, а еще лучше – обогнать соседа. В это время все разговоры после приветствия начинаются с сакраментальных вопросов: «Как картошка?», «Посадили?», «Копаете?», «Уже выкопали?» и т.д. и т.п.

В промежутке между посадкой и уборкой картошки выполняются не столь значимые, но также необходимые меры по ее обработке от сорняков и колорадского жука, того самого «кузьки», мать которого грозился показать американцам известный политический лидер. В некоторых регионах царской России существовал даже молебен по избавлению от «кузьки», завезенного в свое время из Америки. Ну а о том, что сама традиция возделывания этого нерусского корнеплода в свое время вводилась насильно, в приказном порядке – благо крепостное право тогда еще не отменили, – современным Иванам, не помнящим ровным счетом ничего из собственной истории и традиций, конечно же, невдомек. Между тем во времена Николая I по России, в том числе Поволжью, прокатились  «картофельные бунты», когда заморским овощем заменяли родимую пшеницу.

Культивированию корнеплода противостояли и на религиозной ниве. Так, в начале XX века в некоторых районах Поволжья были целые поселения сектантов – так называемых голубцов. Не отличаясь в общей обрядовой практике и вероучении от другого сектантского течения, хлыстов, голубцы особенно не любили картошку. Картофель у них считался нечистым растением, поскольку он «плодовит, как собака». Среди сектантов существовало поверье, что если картошку несколько дней печь в горшке, то вместо нее появятся щенки.

За прошедшее столетие в смысле приверженности предрассудкам в деревнях на Волге мало что изменилось. У нас, например, не боятся «щенков» из картошки, наоборот, ее обожают всей душой, но вот приезжих из города, особенно тех, кто берется рассуждать о Боге, опасаются не меньше, чем сектанты плодовитого овоща. Автору этих строк за стаканом самогона изрядно захмелевшая почтенная матрона говорила заплетающимся языком: «Рассказывали когда-то, что ты в секту вступил, но это ведь неправда, ты ж нашей веры-то, я знаю!» Я смолчал, конечно, себе дороже было бы объяснять собутыльнице смысл моих странствий по православным монастырям, буддийским хуралам и различным московским духовным центрам.

Вопреки романтическим идеалам городских поклонников православного дауншифтинга в реалиях современной деревни не хочется «ни поститься, ни Богу молиться». Здесь можно только спать, пить да закусывать жареной картошкой.