О, бабочка, о, парижанка!

Старая мельница крутится, вертится…

Химеры слетают с крыши Нотр-Дам-де-Пари, ночь кладет довольно густой макияж на припудренное лицо человека, превращающегося под вечер в Пьеро, который ищет свою возлюбленную. Спокойно, расправив ангельские крылья, в сопровождении химер, словно перехватчиков, спускайтесь с небес на землю. А вернее, в подвал к месье Жаку, который затаился в углу, словно Дракула, и ловит легкомысленных и доверчивых мушек, летящих из темноты и прохлады вечера на свет и тепло. Месье Жак немолод, зато благородной сединой напоминает профессора из Сорбонны, который собирается делать доклад на тему «Острая сердечная недостаточность Парижа». Его нос похож на орлиный клюв. Он познал в этой жизни все и не прочь поделиться с неофитами обширными знаниями о человеческих пороках и слабостях.

В тесном подвале с низким потолком кирпичной кладки – три ряда столиков, в глубине сцена, свет мелькает, словно сварочный аппарат, голос певца заглушается ревом толпы, выпрыгивающей из-за стола и, кажется, из штанов. Певунья, нижний этаж которой давно сдан в аренду обжорству Гаргантюа, завывает, словно вихрь. С боков она приплюснута двумя танцовщицами: черной пантерой из Сенегала и длинноногой Галиной из Краснодара. Мелькают ноги, руки, люди, вздымаются, словно пыль над мостовой, юбки, стройные ноги танцовщицы в чулках в сеточку напоминают потухшую башню Эйфеля. Публика, пляшет, пьет, ест – для поддержания брюк. Иной раз вся посуда, стаканы и тарелки чудесным образом исчезают со стола и по дорожке из столов бежит танцовщица, преломленная низким потолком и конвульсивной кодой рева. Танцовщица извивается, словно змея или Эсмеральда на кончике луча. Зрачки зрителей обнуляются от восторга.

Месье Жак тихо замер в углу, темном, как речная илистая заводь. Замер, как сом. Мановением белой маленькой, какой-то немного жеманной и женской ладошки он посылает, словно Бонапарт в бой, на сцену певцов, певичек, танцовщиц, чтобы градус возбуждения не понижался. В судорожной вспышке светомузыки мелькают воспаленные белки сенегальских пантер, черные жгуты кудрей грузинки, которая поет русские песни. Откуда ни возьмись под музыку «Калинки» на сцену выходит молодец из Николаева, восемь лет оттрубивший в «Мулен Руж». Потом весь подвал встает на уши, потому что у солистки Lido Патрисии сегодня день рождения.

Сена выходит из берегов!

Патрисия в знак благодарности на столиках, где только что дымилась отбивная, бьется в конвульсиях приватного танца, садится на шпагат, на нее смотрит с неослабевающим аппетитом чуть лысоватый, уже не первой молодости, но респектабельный очкарик. Он работает в банке, а вечером на несколько часов им овладевает демон под названием «парижская жизнь».

Ну да, «Париж – это веселье!» – пел некогда воробушек Парижа! Праздник никогда не должен заканчиваться, пока в зале есть хоть один посетитель. Пока есть кто живой!

У Нотр-Дам-де-Пари надежная охрана. Фото автора

Француженка, парижанка… Где она? Неужели вот – эта невысокая девушка в джинсах и платке, напоминающем хиджаб? Негритянка из гостиницы, смеющаяся без удержу и особой на то причины. Или официантка в ресторане, или случайно залетевшая к месье Жаку на огонек девушка с профилем чеканной монеты? Определить тип красоты французской женщины или, еще точнее, парижанки, почти невозможно. Это что-то неопределенное и ветреное, исчезающее от всяких сравнений, подвижное, текучее, непостоянное. Скорее всего портрет будет собирательный, калейдоскопический, как витражи Нотр-Дама. Возможно, кое-что мы заимствуем у Манон – официантки в ресторане «Le Colimacon», куда я зашел с приятелями отужинать. Миловидный овал лица, лукавство, затаившееся в черном, бедовом зрачке, когда мои приятели-французы начали с ней флиртовать. Манон, улыбнувшись, охотно приняла правила игры, но, несмотря на фривольность, сразу очертила невидимую границу, через которую переступать нельзя: 

– У меня молодой человек, мы живем вместе…

А может быть, это – свежесть, порода, изящество и простота молодой француженки, залетевшей на огонек в подвал к месье Жаку: шатенка в черном шелковом плавно обтекающем талию платье, которое открывает пару стройных ножек в черных чулках. И хотя она была со своим приятелем, но мне почему-то показалось, что все ее соблазнительное очарование: струящийся профиль, тонкий абрис, взмах ресниц, негромкий смех, полуулыбка – предназначены всем. Только кто здесь партер, кто зритель – большой вопрос. Весьма возможно, что весь Париж – один большой театр, Гарнье. Все как-то незатейливо и просто, вроде бы можно и отвернуться, но глаз отвести нельзя.

О, бабочка, о, парижанка!

Только в типовом кафе, как, к примеру, напротив пантеона церкви Святой Мадлен (Марии Магдалины), утром насквозь пропахшем кофе и круассанами, водится настоящий парижский гарсон. Гарсон – это ложный стереотип парижского официанта. Гарсон перекочевал сюда из советского кино о белой эмиграции или импортных дублированных фильмов. В Париже назвать официанта гарсоном – оскорбить его в лучших чувствах. Потому как гарсон в переводе с французского: мальчик! Только – месье! Парижский гарсон – это песня без слов. Это сплошная музыка, шансон, Ив Монтан и Жак Брель: A Paris!

В кафе 

Можно увидеть кого-то,

Кто пьет неизвестно что,

Кто говорит жестикулируя,

И кто с самого утра…

В кафе.

Первым делом я увидел небольшого росточка брюнета, не первой молодости и свежести, с резким запахом одеколона, которым обычно люди пьющие с утра стараются отбить запах алкоголя. Помятое и печальное личико с мешочками под глазами скорее напоминает Пьеро. Но взамен жабо и белых панталон – бакенбарды, безукоризненно выглаженная белая рубаха, широкие черные подтяжки, которые у нас были в моде в 90-х, и черный передник. Месье гарсон – фат. Это он вам, а не вы ему делаете одолжение, придя в кафе. Месье не на работе. Он на службе у Парижа. И его служба состоит вовсе не в том, чтобы двигать столики, стелить бумажные салфетки и подавать кофе с круассанами. Он, словно павиан в зоопарке, – украшение парижского кафе. Месье лишь играет роль официанта. На самом деле он немного философ, немного жуир, немного танцор, исполняющий манерный пасодобль, фат, слегка волокущийся за дамами. Но роль, которой вы достойны, выберет он сам. Его величество парижский официант. Некоронованный властитель парижских желудков, потаенных гастрономических желаний и страстей.

Он всегда разный. В ресторане на Монмартре месье – строгий, но гостеприимный еврей, взыскательный знаток французской кухни, впрочем, потакающий грубым вкусам непритязательной публики, любителей гамбургеров. Но, словно Папа, отпускающий грехи прихожанину, он понимает, что человек несовершенен, поэтому его не следует осуждать за полное отсутствие вкуса. Короче говоря, если вы утром встречаете месье, значит, вы еще живы. Значит, у вас есть деньги на кофе и круассан. А стало быть, не все так гадко, как казалось, когда вы разомкнули веки. В конце концов, есть еще Елисейские Поля, Лувр, где легко затеряться и найтись.

Мы еще можем пригодиться. Если никогда и нигде, то – в Париже. Сильвупле!