Уехали в город

Вы там осторожнее – червячки ползают злые... Фото Владимира Захарина

Поезд отходит в 7.30 утра. От старенького вокзала города Красноуфимска углубляется в зеленые волны еловых сопок. Другого поезда в нужную нам сторону сегодня не будет. Спешим войти в вагон. Кладем на полку рюкзаки с оборудованием. Досужих пассажиров здесь не встретишь. В тамбуре и за окном мелькают оранжевые жилеты рабочих. Люди весело переговариваются, шутят. Наш провожатый, инженер из службы пути, тоже хочет вставить свое слово в разговор знакомых, но стесняется нас и солидно молчит. Нужно держать фасон перед пришлыми москвичами.

Наконец поезд трогается. За окнами справа тянутся мрачные остовы цехов, ржавые ангары, чудовищные древние конструкции, которые, кажется, никогда не были новыми. Слева картина куда привлекательнее, между деревьями мелькает тело позолоченной змеи. Овеянная легендами река Урал по-прежнему пробивает свой путь в теснинах гор. Наш спутник почти не смотрит в окно. Для него окружающее – данность. На вопрос о том, какое производство есть в городе, пожимает плечами.

– Был железный завод. Косы делали, подковы, иглы. Закрыли в прошлом году.

Видно, что эта печаль его не особенно заботит. Ему скучно говорить о заводе в сотый, а может, и тысячный раз. Безразличие – давний друг регионов. А ведь Красноуфимск не так далеко от Москвы. Всего сутки на поезде. Что уж говорить про более отдаленные уголки нашей страны.

Обращаем внимание на большое количество бабочек-капустниц. Они порхают над травой, напоминая не ко времени выпавший снег. Ветер от проходящего состава подхватывает малюток, и они проносятся мимо окон в вынужденном диком хороводе.

Неожиданная природная аномалия заставляет нашего проводника оживиться. Он начинает рассказывать о том, что погода в последнее время сходит с ума, и что звезды падают куда обильнее, чем обычно, и что, как видно, конца света не избежать. Сразу вспоминается фильм «Женитьба Бальзаминова» и разговор кумушек в светелке. Дико слышать такие речи от взрослого, образованного человека. Простецкий мистицизм самого низкого пошиба проник сейчас во все сферы нашего быта, и мы не удивляемся «пророчествам» разговорившегося инженера.

Дорога идет в обрамлении скал. За окном тянется дикий камень, пронзенный корнями деревьев, поросший травой и мхом. И бабочки, бабочки…

Жилья долго нет. Природа за насыпью дороги кажется совершенно нетронутой. Вдруг справа – платформа. На возвышении ряд домов, метеорологическая вышка.

– Здесь раньше хлебозавод был, деревня, – поясняет провожатый.

Мы узнаем, что деревня вымирает и что скоро электричка останавливаться здесь не будет. Дальше – снова скалы и неожиданный простор ущелья. Состав прокатывается по мосту и въезжает в тоннель. Здесь видны следы недавней реконструкции. Дорога заботится о своих объектах.

За темным зевом горы открывается вид на зеленую долину. От насыпи к подножию пологой сопки вольготно протянулись ряды одноэтажных домов.

– Пудлинговый. Приехали, – роняет проводник.

Мы выходим из поезда, спускаемся на каменистую лапу сопки. Над нами тянутся к зениту зеленые свечи столетних елей. Чернильным росчерком на ватной белизне облака кружит хищная птица. Поезд свистит на прощание и устремляется дальше.

– Сегодня он здесь больше не пойдет, обогнет массив и вечером вернется в город другой дорогой, – объясняет проводник.

Некоторое время мы идем вдоль путей. Наконец впереди открывается вид на виадук. Расположенное на кривой в плане, это сооружение, словно крепостная стена, замыкает вход в заселенную часть долины. Постройка виадука была начата в 1915-м и закончена в 1919 году, в тяжелых условиях Гражданской войны. Сооружение было введено в эксплуатацию с существенными недоделками. В архивах чертежей и исполнительной документации по виадуку не сохранилось.

Сверху видны массивные оштукатуренные опоры и чреда высоких арочных проемов. Через рукотворную теснину струится река Сарана. Многие названия остались в этих местах от прежних хозяев – финно-угорских племен, населявших отроги Камня. Лысьва, Сылва, Чусва – реки Уральского края. По мнению ряда этнографов, «ва» в названиях рек значит «вода». Река Москва тоже из этой группы.

Поезда идут над заливным лугом и маленьким кладбищем поселка Пудлинговый. В основном это длинные товарняки, составленные из десятков вагонов. Дорога работает, но кажется, это единственное движение и единственная работа в заброшенном, уснувшем краю.

Пока мы идем через мост, нам в спину дует свежий ветерок, но вот он стихает и в нагретом солнцем воздухе начинают виться мелкие мошки. С каждой секундой их становится все больше. Они не жалят, не пьют кровь – просто заполняют собой пространство. Через минуту мы начинаем чихать и чесаться, стараемся закрыть платками лица. Из своей убогой будочки к нам выходит охранник. Лицо, черное от загара, обветренное и морщинистое, точно старое яблоко, расплывается в приветливой улыбке. Стрелок выглядит совершенно безобидным. Форма ВОХР висит на нем кулем. Карабин за спиной кажется удочкой или сачком для ловли бабочек. Старик просит закурить и, получив сигарету, с удовольствием затягивается.

Узнав, что мы собираемся спускаться на пойму, удивленно качает головой.

– Вы это, осторожнее там, да... Червячки ползают злые, да. Известно, червячки нонче кусачие, а как же!

Мы начинаем задавать вопросы – и понимаем, что под «червячками» наш новый знакомый разумеет змей.

Медленно спускаемся по выщербленным ступеням. Мой напарник высказывает сомнение в боеспособности деда-стрелка, если вдруг возникнет надобность.

– Да у них же и патронов нет! – смеется проводник. – Был тут случай, решили они пострелять по уткам. Скучно ведь. А патроны все под отчет. Принес кто-то свои «маслины». И что-то с ними не так было. Стреляют – бам! – карабин под списание. Вот и кукуют сторожа. Одна видимость только.

В пойменной части мошкары еще больше. Осторожно проходим пробные контуры с гамма-детектором. Длинной штангой прибора раздвигаем высокую траву: нет ли где коварного «червячка»? Бог миловал, ни одной гадюки в этот день мы не видели.

Возвращаемся по виадуку на другую сторону долины, спускаемся по насыпи. У домика охраны нас облаивают две лохматые собаки. Эти хоть выглядят грозно. Минуем открытые ворота и оказываемся на окраине поселка. Спросишь сегодня человека на улице, знает ли он о поселке Пудлинговый, – не ответит. А между тем в советский период здесь располагался большой чугунный завод. Местные технологи даже изобрели новый способ обработки металла, получивший название «пудлингование». На всю округу славилась пудлинговская пекарня. Наш проводник говорит, что в детстве ему еще довелось попробовать свежих калачей и рогаликов. Сегодня от печей и конвейера остался только кирпичный остов, обрамленный живописными лопухами. Единственное сохранившееся производство – щебнедробилка. Сырье для производства лежит практически под ногами. В остальном – тишина, неподвижность, запустение.

Идем тихими улочками поселка. Из-под ног вяло разлетаются вездесущие капустницы. Дорога устелена бабочками, точно ковром. Не наступить на них невозможно. А сколько насекомых гибнет под колесами машин! Кажется, будто какой-то великан решил приправить окрестность, но не рассчитал и соли высыпал слишком много.

Дома на окраине почти сплошь заброшены. Их древние, черные от влаги срубы походят на окрестные скалы. Никому не нужные, врастают в землю эти печальные деревянные камни, похожие как близнецы в своем тихом увядании. Ближе к центру жизнь еще теплится, и только в отдалении наособицу устремляются к зениту новенькие крыши коттеджей, сверкают белизной тарелки спутниковых антенн. Это дачный сектор. Люди в нем живут только летом. Сезонные дома выглядят более ухоженными и привлекательными, чем постоянное жилье. Администрация поселения – деревянный дом с верандой и покосившимся крыльцом. На двери – прикрепленный кнопками лист бумаги: «Уехали в город». Эта простая фраза прекрасно иллюстрирует здешнее настроение.

Кому в Пудлинговом раздолье, так это детям. Они свободно разгуливают по пустынным окраинам, забираются в дома. Здешние или дачные, бог знает, эти сорванцы – настоящие хозяева поселка. Тени прошлого оседают сажей на босых ногах юных исследователей.

У стен разрушенного хлебозавода девочка играет со щенком, замечает нас, поднимается и смотрит на диковинных пришельцев, вторгшихся в ее тихий мир. В больших глазах безмятежное летнее небо. Вот что-то мелькнуло на мгновение, нарушая покой. Что это? Удивление, страх, приязнь? Или бабочка-капустница взмахнула бумажными крыльями?