По ту сторону павшей стены

Список рецептов семьи Эбингер пополнился русским борщом. Фото из архива автора

Рудерсберг, небольшая немецкая деревушка под Штутгартом. Уютный розовый дом, приветливо встречающий надписью «HerzlichWillkomen» («Добро пожаловать») и семью гномами в саду возле крыльца. Я открываю дверь, и дом – олицетворение этой дружной, настоящей немецкой семьи – с порога принимает меня. Поднимаясь в свою комнату на второй этаж, с улыбкой собираю со ступеней разложенные специально для меня RitterSport всех цветов и вкусов, которые не везде можно найти в России, и думаю, как точно моя на ближайшие две недели приемная семья угадала с сюрпризом.

Захожу в комнату, и первое, что бросается в глаза, – яркий, нарисованный для меня плакат с теплыми словами и нежные садовые розы рядом с кроватью. Комната поражает своей немецкой нетипичностью. Повсюду цветы, ретрофотографии, причудливые картинки, видимо, нарисованные хозяйкой этого девичьего царства, самодельные игрушки и полки с книгами по всему периметру комнаты. Здесь я нахожу своего верного помощника «Дудена» – полное собраний всех томов универсального словаря немецкого языка, много литературы на английском, финском, французском, немецкую классику и… Ремарка.

– Не удивляйся так, – перехватывает мой взгляд Манфред, отец Катарины, владелицы этой чудесной комнаты, – не все немцы не любят Ремарка. Мы стыдимся нашего прошлого, о котором он так откровенно писал, но мои родители научили меня принимать его и не повторять ошибок поколения их отцов.

Мой первый стереотип был напрочь разрушен. Несмотря на то что Ремарк много писал об ужасах войны, которую жители Германии обсуждать не желают, немцы Ремарка читают и даже изучают «На Западном фронте без перемен» в школе. Как каждый из них воспринимает произведения автора – уже другой вопрос. Любить или нет, публично высказывать свое мнение или прочитать и убрать в шкаф – дело вкуса.

На этом сюрпризы не закончились. Катарина, или Ката, на прекрасном русском языке сказала мне, слегка смутившись: «Чувствуй себя как дома!» Как выяснилось, Ката пыталась когда-то учить русский. Однако с финским сложилось лучше, и год по обмену она провела в Финляндии, так что на финском могла бы произнести для меня даже приветственную речь, но я финского не знала. Ката не ретировалась и спросила, люблю ли я Пушкина, потом процитировала на немецком отрывок из «Я помню чудное мгновенье».

Кажется, в первый день моего пребывания в этой чудесной семье мы только и делали, что говорили о литературе, языках и их роли в современном мире. Стоит сказать, что даже для ученицы 13-го (последнего) класса гимназии Ката была не по годам начитанна и образованна. Она серьезно увлекалась философией и собиралась поступать на философский факультет, продолжая параллельно изучать языки. Вместе с тем она была обычной девочкой семнадцати лет, со своими увлечениями, страхами и переживаниями. Велосипедным прогулкам Катарина предпочитала часы в читальном зале или парке с книгой. К слову сказать, она вообще не умела ездить на велосипеде. Хотя мне казалось, что все немцы учатся ездить на этом транспортном средстве раньше, чем ходить. Между прочим, в доме не было ни одного велосипеда, потому что родители Каты тоже с подозрением относились к железному коню и доверяли верному старенькому «Фольксвагену».

По ту сторону павшей Берлинской стены живут точно такие же люди, как мы, просто говорят на другом языке и читают другой учебник истории. Фото Юрия Паниева

7.50 утра. Я, пунктуальная до минуты, встав буквально 10 минут назад и успев собраться в школу, c родителями Каты жду ее за завтраком. Ингрид, посмеиваясь, говорит, что дочь, как всегда, собирается, словно на бал. Минут через 15 я понимаю смысл этих слов. Каблуки, светлое платье, слегка прикрывающее лодыжки, яркий макияж глаз. Для сравнения рядом сижу я, заспанная, бледная, в джинсах и первой попавшейся под руку с утра футболке. Родители переглядываются и, улыбаясь, говорят, что я, пожалуй, за первые дни пребывания у них разрушила все стереотипы о русских. Кажется, это взаимно.

Изучая германистику, я со школьной скамьи знала, что немцы не готовят в русском понимании этого слова. Они не стоят по три часа у плиты, варя борщ, и не пекут пироги без повода. Они вообще их не пекут, а покупают готовые и просто разогревают в микроволновке. Ингрид готовила каждый день. Я подчеркиваю слово «готовила», потому что это не был суповой концентрат из банки, разбавленный кипятком. Она запекала мясо, рыбу, делала потрясающие салаты, пекла штрудель и невероятно вкусные традиционные швабские пироги с невыговариваемыми для меня названиями. Вечерами мы собирались за круглым столом и ужинали вместе. На столе всегда стояли живые розы и зажженная свеча. Все делились пережитым за день, обсуждали события в мире, строили планы на будущее. Я чувствовала себя полноценным членом семьи Эбингер. Мне казались большой глупостью слова о том, что немцы замкнуты, что они никого не впускают в свою жизнь и с опаской относятся к иностранцам.

Ката познакомила меня со своими друзьями. Все вели себя абсолютно одинаково. Никто не сторонился меня. Они были настолько же открыты, как и мы, когда встречаем чужого человека. Большинство девочек из класса Катарины носили яркий макияж и предпочитали платья джинсам. Многие просыпали с утра в школу и опаздывали на школьный автобус. Девочки в своем кругу шептались о первой влюбленности, как это бывает в семнадцать лет, робко улыбались одноклассникам из-под опущенных ресниц. На дни рождения друзей они делали настоящие подарки вопреки стереотипу о том, что больше нарисованной от руки поздравительной открытки здесь ожидать не приходится. Нет, открытка прилагалась ко всему остальному. Скорее даже не открытка, а целая стенгазета с пожеланиями друзей. Но главный сюрприз всегда был трогателен и безгранично мил. При мне Ката и ее подруга Анна-Лиза готовили фотоальбом для их одноклассницы, аккуратно вклеивая туда и подписывая иллюстрации самых ярких моментов их долголетней дружбы.

По выходным школьники устраивали небольшие вечеринки или ходили в кино. Ката интересовалась русским кинематографом, спрашивала, какие фильмы я рекомендовала бы ей посмотреть. После долгих объяснений она поняла, кто такой «редиска» и почему он «нехороший человек». Это слово настолько понравилось ей, что отправляемые мне открытки она до сих пор подписывает: «Дорогой редиске», изменив значение слова на положительное. Мы вместе пересматривали «Гуд бай, Ленин!», смеялись над тогдашним юмором и перекладывали события прошлых лет на современный лад. Ката рассказывала о том, как двоюродная сестра ее мамы осталась по ту сторону стены и они долго не виделись. Мы размышляли о событиях прошлого в условном наклонении с «если бы», сравнивали уроки истории в России и Германии. Представители двух разных стран, менталитетов, мы поняли, что не сильно отличаемся друг от друга. Самая большая разница между нами была в том, что мы просто говорим на разных языках и школьные учителя истории преподносят нам события давно минувших дней в том ключе, в котором этого требует от них правительство.

Вечерами, оставаясь одна в комнате и анализируя очередной прошедший день, я думала, зачем мы строим неприступную стену между собой и немцами. Неужели нам мало одной, павшей в 1989 году? Мы сами придумываем стереотипы, верим в них и отгораживаемся от людей. Почему нельзя быть чуть наблюдательней? Ведь нужно уметь мыслить критически и постоянно подвергать все сомнениям. Мир, навязываемый нам СМИ, – всего лишь крохотный кусочек пазла в огромной мозаике безграничной Вселенной. На веру можно принимать только одно: мы все в первую очередь люди, со своими страхами, пристрастиями и увлечениями. Если мы люди, значит, мы равны.