Симпатия к дьяволу

Человекоподобная блоха бродит с чашей для сбора человеческой крови. Уильям Блейк. Призрак блохи. 1819–1820. Галерея Тейт, Лондон

Сегодня вряд ли кто-то вспомнит, когда впервые кашлянула, а потом тяжко заболела – и стала потихоньку, но в конвульсиях умирать реальность. Может быть, это произошло с изобретением радио: Максвелл открыл электромагнитные волны, Герц доказал их существование, Лодж придумал радиоприемник, Попов усовершенствовал его и использовал, Маркони использовал и популяризовал. К слову, Лодж увлекался спиритуализмом. Дьявол в мелочах.

Или это произошло с возникновением телевидения. Или с появлением проводного Интернета. Или в тот момент, когда все уткнулись в смартфоны. Может быть, во всем виноват Гутенберг. Или звезды, чьи падения, мерцания, вспышки и холодный свет впечатлили первобытного человека. (Люцифер – светоносец, свет зари). Или же сам – первый из людей.

Хотя, с другой стороны, быть может, с реальностью все в порядке. Гутенберг молодец, Лодж общался с погибшим сыном, Маркони разбогател, Попов – признанный в России гений. Вот только каждый раз, когда я обедаю в дешевой забегаловке и, поднимая глаза, нахожу взглядом око видеокамеры, мне становится не по себе. Неловко и немножко стыдно – за себя и за ученых-изобретателей. Суть не в жизни или смерти реальности или каждого из нас, не в онтологии или технологиях. География, история, искусство – вот что интересно. То, что было изобретено для расширения границ возможного, что отождествлялось со свободой, стало движущей силой для механизма, сужающего границы. Это дорога всех изобретений.

Дорога – это тоже граница. Так говорил философ Жиль Делез. Магистралей становится все больше, физического пространства, поля, долин, пустынь, океанов, выбора – все меньше. Когда-то было несколько иначе: пребывающий на дне жизни Эдгар Аллан По расширял границы сознания – посредством алкоголя, опиума и морфия он живописал о крае мира где-то за Антарктидой: «Я вырезал это в холмах, и месть моя на прах в скале». И о чертогах дьявола, к которому попадает комический герцог де л’Омлет и которому он говорит, что «если бы он не был де л’Омлетом, он не возражал бы против того, чтобы быть дьяволом». И о самом дьяволе, с которым встречается метафизик Бон-Бон и которому этот комический Фауст, изрядно подвыпив, пытается отдать душу, от чего тот отказывается под предлогом того, что не воспользуется «отвратительным и недостойным порядочного человека состоянием» философа. Любитель отведать Аристотелей и пошутить, мелкий смутьян, открывший Платону истину, что «разум есть свирель», – дьявол. О нем и речь.

Пару лет назад мне посчастливилось побывать на выставке графических работ Уильяма Блейка. Его часто называют визионером – человеком, которому (под тем или иным предлогом) открываются видения. С термином спорить не стану, а вот его работы привели меня в то состояние, которое принято называть экзальтацией, то есть крайне хорошее и даже восторженное настроение.

Хотя повод для этого был сомнительный. Во всяком случае, с религиозной точки зрения. Те же «Призрак блохи» и «Навуходоносор» производят, пожалуй, куда более сильное впечатление, чем, скажем, биомеханоиды Гигера. Безумные глаза блохи так и вовсе напоминают об одной из страшнейших картин – «Сатурн, пожирающий своего сына» кисти Гойи. И в то же время есть «Великий архитектор» – о дизайнере мира. И, конечно, дьявол.

Блейк создал не только монстра с шестью крылами и о трех лицах или с семью рогатыми головами, увенчанными семью диадемами. Его дьявол – все еще «печать совершенства, полнота мудрости и венец красоты». Это и отображение мощи – пугающей и восхищающей в фигуре дракона, и явление страданий и тоски, задумчивости, свойственной сатане работы Доре, бунт романтического героя, отсылающий к «Потерянному раю» Мильтона и «Каину» Байрона. В этом смысле мне казалось с тех пор, что между творческим осмыслением дьявола и самим человеком разница не так уж велика. Подобную эстетику впоследствии использовали и сатанисты, но, разумеется, с переходом в крайности – освобождение своей темной стороны и ее культивация. Это скучно.

Дьявол в обработке человеческой фантазии – это далеко не образ худшего, что есть в личности, обществе и мире. Не ярость и жестокость, убожество и злой ум, а перво-наперво скорее сомнение. То, что – к слову – отличает нас от машин. Без сомнений человек превращается в функцию: в той же дешевой забегаловке, где на меня смотрит око видеокамеры, сидят люди, которые рассуждают о политике по мотивам пропагандистских битв в СМИ. Без сомнений я не остановлюсь на четвертой рюмке алкоголя и буду продолжать глушить его, чтобы сомнений не осталось вовсе. Без сомнений я курю двадцать первую сигарету, не получая удовольствия с шестой. А ведь я курю для удовольствия. Все, что после четвертой (на самом деле третьей) рюмки и шестой сигареты, – это бегство от реальности.

Так называемый эскапизм – побег в мир фантазий. По факту – рабство. У этого явления много ликов, но лично я перестал идентифицировать их; эскапизм стал для меня своеобразным левиафаном, чудовищем, тем самым, с которым часто ассоциируется дьявол. В основе него лежит любая форма фанатизма и зависимости. Восьмилетний брат моей подруги не сводит взгляда со своего смартфона; в городе, где я провел большую часть своей жизни, люди проводят часы и дни у памятника, и их тела погружаются в море бутылок из-под водки; мои знакомые и сам я курим седьмые сигареты уже к часу дня; девушки боготворят шопинг; люди сводят счеты с жизнью из-за проигрыша любимой команды и умирают из-за переработок. Есть миллионы примеров, свидетельствующих, пожалуй, в первую очередь о нашей глупости, но что-то мне подсказывает, что дело отчасти и в границах самой реальности.

Когда я учился в старших классах, то прогуливал школу за странным занятием: пытался заблудиться. Возможность потеряться и до сих пор остается для меня важнейшим аспектом свободы. Но каждый раз я натыкался на те или иные указатели, знакомые места, станции метро и т.п. – и ненароком возвращался. Заблудиться сегодня сложно, и мы ходим уже не улицам, а по картам. Даже если пропадешь – тебя зафиксируют камеры, какие-то люди тебя запомнят, рано или поздно тебя найдут, куда бы ты ни попал. Если в твой самолет попала ракета, а за бортом сложная политическая ситуация, твоя смерть станет полем боя, причем имени твоего никто и не узнает. (Я более чем уверен, что в этом разгаре информационного конфликта мало кто из наших или иностранных журналистов находится в курсе того, как зовут кого-либо из несчастных, разбившихся над юго-востоком Украины.) Катастрофа перерастет в бесчисленные споры о виновниках и наказаниях, о погибших не вспомнят, и круговерть войны возобновит свой PR-ход. Мир поделился на две половины – двустороннее движение по шоссе. (В связи с этим, правда, не лишним будет подчеркнуть, что в условиях, когда виноваты все, а о человечности нет и речи, симпатии, как правило, отдаются своим национальным интересам.)

Что говорить об обстоятельствах, времени и месте, если и сами люди, встроенные в канву узкой реальности, изменились. Существует любопытная теория, согласно которой наш modus vivendi за последние годы формируется не столько за счет эмоций, чувств и личного опыта, сколько за счет почерпнутых реакций других людей – из кино, сериалов, книг и т.п. Сексизм в стиле Грегори Хауса, печаль в духе Рика Блейна (Хамфри Богарт из «Касабланки»), падение а-ля Хэнк Муди, очки как у Нео, любовь как у Сида и Нэнси. Дьявол – он, конечно, как говорится в одном фильме, акционер табачных компаний. Более того – желает зла; но если бы не сомнение и бунт – мир бы давно уже превратился в ад. (Отсюда, видимо, у Гете: «Часть силы той, что без числа/ Творит добро, всему желая зла».)

Или же все-таки дело в опыте, в изобретениях, в прожитых столетиях. В Максвелле, Герце, Лодже, Попове, Маркони, телевидении, Интернете, смартфонах, шопинге, алкоголе, сигаретах, звездах, гениях и дорогах. Сторонники концепции чистой веры – церкви, религии, движения, фанатики, отчаявшиеся или бегущие от реальности, грешники и праведники – зачастую (и сами того порой не зная) основываются в своих призывах к безапелляционной вере на одной известной максиме: Credo quia absurdum est («Верую, ибо абсурдно»). Это короткий вариант парадокса Тертуллиана: Et mortuus est Dei Filius: prorsus credibile est, quia ineptum est. Et sepultus resurrexit: certum est, quia impossibile. («И Сын Божий умер: это бесспорно, ибо нелепо. И, погребенный, воскрес: это несомненно, ибо невозможно»). Я вот смотрю на свою маленькую дочку, и мне радостно. Потому что ее все это не волнует. И в чем главный парадокс или же самая бесспорная истина (что, видимо, одно и то же) – только лишь у нее и таких же детей, как она, есть право на эту веру.

Мир давно превратился в хай-вей. Они же шлепают босиком куда-то в сторону.