Владимир Разуваев-старший
Когда-то могло показаться, что отношения между евреями и арабами в Иерусалиме не так уж плохи. Фото Reuters
Для большинства читателей Виталий Чуркин – блестящий дипломат, великолепный полемист, постоянный представитель РФ в Совете Безопасности ООН. Для меня, однако, он тот, кто в октябре 1991 года пытался спасти мою жизнь.
Получилось так, что после работы в Академии наук и в журналистике я, хлопнув дверью там и тут, выпал в свободное плавание. Попросту говоря, стал безработным.
Память (пока) мне изменяет редко, поэтому я утверждаю, что именно в четверг где-то в начале октября 1991 года мне передали: тебе звонил министр иностранных дел СССР Борис Дмитриевич Панкин и просил выйти на связь. Я это вскоре сделал с уличного телефона на Якиманке, после чего в ближайший понедельник занял свой новый кабинет на восьмом этаже известной высотки. А через три дня уже находился в кабине самолета, отправляясь в визит на Ближний Восток и во Францию.
Моя новая должность называлась громко: советник министра, хотя на деле я был тем, кого сейчас принято называть спичрайтером. Никакой робости перед новыми коллегами не испытывал, поскольку, во-первых, как ученый и журналист специализировался на внешней политике и, во-вторых, нахально считал себя, учитывая пост моего деда в Северной Корее во время известной войны (чрезвычайный и полномочный посол в КНДР и главный военный советник при главнокомандующем Корейской народной армией), потомственным дипломатом.
Не уверен, что могу писать обо всем, в чем участвовал в те дни, поэтому ограничусь одними шутками над самим собой. Первой остановкой был Тель-Авив. На следующий день после прилета, уже договорившись с израильтянами о восстановлении дипломатических отношений между нашими странами, мы, дабы соблюсти баланс в наших контактах, должны были провести переговоры с палестинцами в арабской части Иерусалима. Меня заранее предупредили: во время встреч ты можешь молчать, но не вздумай на них опаздывать. Я решил придерживаться этого совета и минут за 20 до выезда предусмотрительно занял место на улице у выхода из гостиницы. Каково же было мое разочарование, когда выяснилось, что делегация вышла из другой двери и уехала на моих глазах без меня.
Не могу сказать, что я схватился за голову, мысленно прощаясь со своей дипломатической карьерой: в МИД меня взяли, что называется, «с улицы», так что мне было в карьерном плане все равно. Но ситуация мне не понравилась; я взял такси. Водителя-еврея, с которым мы общались на исковерканном английском (может, потому и прекрасно понимали друг друга), не смутила поездка в арабскую часть Иерусалима, куда я отправился, честно говоря, с некоторыми опасениями, учитывая национальность шофера. Он, кстати, не остановился даже перед тем, что не знал адреса – только название отеля.
Таксист лихо проник в арабскую зону, которая, как мне казалось по советской прессе, была запретной для евреев, и не менее лихо с воплем «Махмуд!» остановил проезжавшую навстречу машину. Беседа с арабским коллегой о том, как добраться до нужного отеля, продолжалась несколько минут, полностью парализовав все движение. Но все было мирно, никто не выступал против. У меня даже создалось впечатление, что отношения между евреями и арабами в Израиле были не так плохи, как об этом писали наши газеты. Правда, когда мы доехали до цели, выяснилось, что никакой советской делегации в отеле нет, да ее там и не ждали. Палестинских лидеров там тоже не было.
Вспомнив, что было в нашем расписании, и уточнив, где мы оказались, я понял, что, возможно, сделал ошибку: в бумаге было написано «Палас», а приехали мы в «Отель». Догадка оказалась верна, и вскоре я уже расплачивался с таксистом перед строем улыбчивых представителей израильской армии, охранявших безопасность высоких участников переговоров. Я вздохнул с облегчением. Как выяснилось – напрасно: у меня потребовали документы, а мой дипломатический паспорт находился у более ответственных товарищей. К счастью, у меня оказался советский общегражданский паспорт (до сих пор не уверен, не сделал ли я ошибку, взяв его с собой на всякий случай). Спасибо израильским ребятам, они либо поверили этому документу на непонятном для них языке, либо были в эйфории по случаю восстановления дипломатических отношений. Либо же попросту не считали должным для себя охранять как следует участников этой странной тусовки. Словом, меня пропустили. И только для того, чтобы я выяснил, что моего отсутствия никто не заметил.
Вообще, вопрос понимания или непонимания в международной практике очень важен. Как-то мне детально об этом рассказывал покойный Евгений Гусаров, человек, который мог играть в дипломатические шахматы. Как бы то ни было, вот отстраненная иллюстрация к сказанному.
Примерно дней через 10 после сказанного мы с Василием Колотушей, легендой нашей ближневосточной дипломатии, примерно в полтретьего ночи после окончания рабочего дня (шла первая конференция по Ближнему Востоку в Мадриде) шли из посольства в гостиницу. Времена в СССР были суровые, поэтому жена дала мне наказ: обязательно купить помимо большого количества сухого молока (у нас появился четвертый) сухие дрожжи. Странное задание для советника министра, скажете вы, но бывает, когда детей кормить нечем. Я еще помню радость великого – я действительно считаю его таким – советского дипломата, который со счастливым лицом на моих глазах уходил из мидовского буфета, получив на новогодний праздник в конце 1991-го здоровенный кусок говядины.
Итак, у коллег из посольства мы с Колотушей выяснили, где находится ближайший продовольственный 24-часовой магазин. Через некоторое время почувствовали потребность уточнить, куда дальше надо идти. Василий Иванович (которого за глаза все называли Васей) помимо арабского знал французский. Я на арабском умел только гнусно ругаться (опыт Университета дружбы народов) плюс к этому плохо понимал английский (а это уже личная неспособность к иностранным языкам). Мы отловили какого-то столичного жителя и, показав ему карту с местом нахождения магазина, получили от него устную консультацию. Естественно, на испанском. Он говорил: «Деречо, деречо!» Колотуша почему-то слишком настойчиво для дипломата такого класса утверждал, что это означает «налево». Я, вспомнив уроки испанского, был уверен в обратном.
Словом, минут через 20 мы нашли этот магазин (разумеется, справа). Дрожжи в нем оказались – Европа все-таки. Гордый, я вручил их дома жене. Та как-то странно нахмурилась и полезла искать испанско-русский словарь. Быстро выяснилось, что я купил действительно дрожжи, но винные…
И до этого в моей первой дипломатической поездке было масса смешных историй. В Дамаске с Михаилом Богдановым и Виктором Гогитидзе: с последним мы оказались на пару перед огромным накрытым столом, который ни с кем из наших не пожелали разделить, так что друг на друга смотрели с ненавистью. В Аммане, где треть нашей делегации отравилась за королевским столом. В Каире, где во время танца живота девушка пыталась охмурить кое-кого.
И вот тут мы наконец подошли к моменту, когда Чуркин попытался спасти мне жизнь.
Итак, дело было в Иордании. Речей министра впереди не предвиделось, встреч с прессой – тоже, так что Панкин пригласил нас с Чуркиным составить ему компанию и отправиться с иорданским министром иностранных дел к Мертвому морю, дабы культурно отдохнуть. Мы с удовольствием согласились. Все разместились в три машины – два министра и наш посол в Аммане в одной, затем – охрана, потом – мы с Чуркиным.
На обратном пути наш автомобиль оказался отрезанным от основной колонны ветхим рейсовым автобусом. Дорога была горная, все время петляла. Слева была пропасть, справа – почти вплотную – мрачные скалы, вызывавшие у меня в памяти гравюры Гюстава Доре, иллюстрировавшего в свое время издание Ветхого Завета.
Сначала наш водитель попытался обогнать автобус, резко свернув налево на встречную полосу. Но навстречу уже неслась какая-то машина. Маневр не удался. То же самое произошло еще несколько раз. Наш шофер начал нервничать.
Чуркин на свойственном ему прекрасном английском попытался объяснить водителю, что мы никуда не торопимся. Тот не понял. Свои несколько знакомых матерных выражений на арабском я решил в ход не пускать, полагая, что после их произнесения, тем более с русским акцентом, шофер начнет нервничать еще больше.
Когда мы уже в пятый раз тщетно попробовали обогнать автобус, причем прямо на повороте, чудом избежав гибели, Чуркин как-то очень уж шумно пошевелился на заднем сиденье слева (я сидел рядом с водителем) и сказал: «Владимир Витальевич, пристегнитесь!» Я покосился на скалы в метре от машины справа, на пропасть слева – и пожал плечами: ремни тут спасти не могли, какая разница, найдут ли потом мои останки пристегнутыми или нет.
Но, как выяснилось, Виталий умел смотреть вперед. После очередного поворота скалы справа неожиданно отступили, и перед нами оказалось большое пространство, покрытое песком, водитель отчаянно свернул туда, чтобы обогнать проклятый автобус, машина пошла юзом, ее несколько раз развернуло. А потом она остановилась в полуметре от очень широкой ямы метров в семь глубиной, которую какой-то... иорданец вырыл именно в этом месте. Словом, если бы мы действительно свалились туда, то моя «непристегнутость» стала бы фатальной.
В дальнейшем до Аммана мы ехали уже не торопясь и совершенно спокойно обогнали этот клятый автобус.
Чуркин очень старался спасти мою жизнь. Я действительно благодарен ему. И еще я извлек из этой ситуации урок, которого, к сожалению, в последующей жизни почти не придерживался: «Пристегивайтесь».
Дарья Гармоненко