Велимир Разуваев
Ноам Чомски – один из влиятельнейших интеллектуалов современности. Фото Reuters
Год назад, в один темный и теплый весенний вечер, занесло меня к посольству Великобритании в Москве. Господин Тим Барроу тогда представлял новый «Ягуар». Отвлекаясь, скажу, что старый мне нравится намного больше, но речь не о том.
В само посольство идти не надо было, и я, глядя на черные, будто смолистые воды Москвы-реки, дожидался у ворот своей пассии. Она опаздывала – на втором этаже здания веселились и пили шампанское. Ну или я так представлял. Собственно говоря, что же еще им было пить… И было тихо.
Но не только предположения касательно стереотипов жизни светского зоопарка занимали мой ум: одно воспоминание 30-минутной давности никак не покидало его, хотя я прикладывал к тому все усилия. Вспышка памяти, как порой бывает, дала старт целой череде ассоциаций, более ранних воспоминаний и косвенных избитых размышлений.
Центр столицы был неспокоен. Гаишники перекрывали дороги. Я брел от Библиотеки имени Ленина, даже не особо пытаясь найти посольство. Остановился на светофоре, который, правда, не работал. Стражи дорог регулировали движение вручную. Помимо меня еще человек семь ждали, пока разрешат пройти.
В этом моменте была какая-то замечательная гадость. Свойство человеческой природы – одно из худших. Минуты крайнего унижения от того, что ты должен ждать, покуда высокопоставленная особа пронесется мимо тебя в роскошном черном авто. И на лицах людей был начертан страх.
И было тихо-тихо, словно кто-то натянул струну. Все ждали, не перетянет ли. Это случилось: словно молния ударила, раздался громкий хлопок, и отсверк упал на здания, лица и дорогу. Это пальнули искрами троллейбусные провода. Восемь человек вздрогнули, чуть подпрыгнули. Воображение хочет дорисовать, сказать: кто-то крикнул, кто-то в обморок упал, кто-то и вовсе преставился, но ничего такого, к счастью, не произошло.
В тишине после залпа пространство расколола пропасть. С одной ее стороны ютились, так сказать, униженные и оскорбленные. С другой, получается, унижающие и оскорбляющие. Одни скованны, другие раскрепощенны. Одни питают к другим презрение, зависть и страх – наравне с уважением и склонностью к подчинению. Другие отвечают взаимностью – таковы правила игры. За исключением пунктов про уважение и подчинение.
Но это лишь один простейший вид власти и одно простейшее ее свойство. Видов же множество: финансовая, политическая, семейная, историческая, культурная, интеллектуальная.
Вот знавал я одного интеллектуала.
Лет пять назад жил он в Ярославской области. Где сейчас – не знаю. Может, там же. Имел гектар земли, роскошные дома на ней, речку почти в собственности, пару собак, столько же машин, без двух минут слугу и с десяток высших образований.
И пил он как скотина. С утра и до самого вечера. И с вечера до утра. К этому занятию в прекрасной степени располагала, помимо всех прочих личных причин, о которых позже, 10-литровая стеклянная бутыль, стоявшая под столом. Когда я впервые встретил этого человека, дело шло к обеду, и он, усевшись во главе стола, без какой-либо физической сложности извлек из-под скатерти эту посудину и налил себе в рюмку прозрачное ее содержимое. Остальные же нагрузки, включая самую простейшую из них, ходьбу, он встречал непременным кряхтеньем и вздохами, вроде как выдававшими тяжесть и сложность их выполнения.
По дому ходил он в халате, который надевал на голое тело; впрочем, он вовсе не стеснялся наготы: обуреваемый горячительными процессами в мозгу, мог вбежать в комнату в чем мать родила, покричать с минуту и убежать обратно.
А еще он посылал подростков в лес «с комарами мириться» и в разговорах принимал вид мудреца, читающего мысли и знающего грядущее заранее да наперед. Человек, бывший со мной в гостях у этого странного хозяина, дал ему весьма точное определение: божок земли русской. Церковь ремонтировал, людей наставлял, с батюшкой на «ты» и грехи человеческие якобы на себя принимал, отчего пошло его тело какими-то страшными язвами. Своих грехов он, видимо, не замечал. А потому куда больше мне нравится определение, которое ему дали подростки: Бухой пень.
И ведь совсем не был обделен он умом – читалось, что в трезвом состоянии способен быстро и критически мыслить. Но что-то не так пошло. Что – мне неведомо. Спрашивать я не стал, хотя, может, и стоило бы. Но запомнил его, как и тот момент со вспышкой. Потому что «божок земли русской» любил во всем быть правым, а будучи правым или просто веря в это, тяжело воздержаться от того, чтобы кого-нибудь не унизить, чтобы не показать, насколько ты лучше. Одно из худших, если не худшее, свойство истинной или мнимой правоты.
Отвлекусь. Однажды брат пересказал мне прочитанную им статью о насилии. В материале речь шла о том, что оперативники максимально жестко (если не жестоко) ведут себя на заданиях лишь по одной простой причине: боятся того же со стороны нарушителей закона. Если представить, что кто-то за дверью через минуту выстрелит в тебя из дробовика, то первым твоим поступком после проникновения за порог будет максимальное избиение и унижение, чтоб и в мыслях сопротивляться не было, потенциального стрелка.
Бухой пень нарвался как раз подобным образом. Вернее, не он, а его жена, которая имела те же свойства, что и ее муж (кроме пьянства). В нее вовсе не стреляли и не унижали ее, ведь речь идет об интеллектуальном превосходстве, символом которого, вне всяких сомнений, служит книга. Человек же, противящийся подобному превосходству, очевидно, должен возразить: сила знания – в избиении книгой.
Так случилось, что автор определения «божок земли русской» делал жене Бухого пня массаж рук, а она проводила какие-то слишком неудачные параллели, рассуждая о браке, мужчинах, будущем и прочем. И настолько неудачными вышли сравнения (мое сожаление по поводу собственного отсутствия в этот момент касается лишь исследовательского интереса), что массажист, недолго думая и живо представляя угрозу, сломал женщине палец, после чего немедленно отбыл домой.
Это ж до чего нужно было довести массажиста, чтобы он немолодой женщине палец стал ломать… И не сказать, что я его не понимаю: всегда симпатизировал трудящимся. Но палец – это, в сущности, ерунда. Я не в курсе всей истории, но, кажется, он же ей его и вправил. Куда хуже другое, думал я, стоя на набережной весенним вечером, который не был уже таким теплым.
Из здания выходили пары в изысканных нарядах, они садились в свои дорогие машины и исчезали в ночи. Тусовщики вовсе меня не волновали, хотя их проделки, наряды и дорогие авто волнуют многих других. И те, что стали причиной унижения восьми человек в центре столицы, – они тоже перестали занимать мои мысли.
Тревожило другое. Нет уже в живых Лотмана и Капицы. Нет в российском информационном пространстве кого-то наподобие Ноама Чомски. Нет даже того, кто взорвет угнетенную толпу фразой: «I have a dream». Нет за всю новейшую историю страны ни одной Нобелевской премии по литературе, хотя при Советском Союзе целых шесть отечественных писателей стали ее лауреатами. Так часто слышится словосочетание «экспертное сообщество» – и так мало идей.
Есть лишь огромная страна, чья территория априори дает бесконечные возможности, такие, какие не снились и безумным покорителям Дикого Запада. И есть люди с десятками образований, собственными учебными заведениями, ученые с неплохими финансовыми возможностями. Меценаты – церкви восстанавливают. И тем, кто должен вправлять мозги, ломают пальцы, покуда сами они пьют.
И Бухой пень не выходит из запоя.
Именно таким путем пошли мои мысли в тот вечер, когда я смотрел на воду, курил и ждал. Признаться, ассоциативный ряд меня не радовал, он ввел меня в состояние замешательства и критического поиска. Но, к моему счастью, среди бездумных лиц и пестрых одеяний показалась фигура моей пассии, на которую я уже успел разозлиться (опять опаздывает) и которую успел простить (глупо злиться на тенденции).
– Шампанское пили? – спросил я и тут же продолжил, глядя на то, как пара из посольства усаживается в «Лексус». – Коктейльные платья, смокинги, камеры, «Ягуар»… А ты вот знаешь, что когда брат Холдена Колфилда купил себе…
Она не дала мне договорить – поцеловала, и мы пошли вдоль набережной.
Дарья Гармоненко 
