Почувствуй себя Венерой!

Названия рыб нам даже не снились.

В поезде, как всегда, ждешь приключений – конечно, лучше со знаком «плюс», ну… или как получится. Но с нами в купе приличная пожилая дама Нелли Людвиговна. Сама она живет в Приуралье, едет навестить отца, ему 90 лет, и он живет в пригороде Берлина. Мать ее недавно умерла от рака в приличной немецкой больнице с хорошим уходом, где для нее сделали все, что могли, до конца вводили обезболивающее. «Я не могла купить билет, поэтому ночевала на вокзале, – говорит Нелли Людвиговна, – так что не волнуйтесь, я не буду вам мешать, сейчас заберусь на третью полку и засну». Так она и сделала. Все было тихо, чинно, только из соседнего купе доносился пьяный шум – там парни из Курска, направлявшиеся в командировку в Германию, соблазняли одинокую барышню. Но в итоге нам не дали соскучиться не кто-нибудь, а поляки.

Еще садясь в Москве, мы предвкушали, как посетим польский вагон-ресторан: ведь польская стряпня весьма неплоха, особенно супы. Но вот на границе двери купе открылись, вошла польская таможенница и залопотала что-то на своем. Оказалось: мясо-молочные продукты, мол, везете? Мы не поняли сначала что к чему и говорим: «Да вот только ма-а-аленький кусочек колбасы, ну… еще два яйца на завтрак». «Давайте все это сюда!» – раскрывая мешок, изрекла юная пани. В этот момент я была похожа на актрису Соловей в финальной сцене фильма «Раба любви», когда она говорит: «Господа, вы звери!» Про Володю молчу: наверное, поляки не знакомы с русской обсценной лексикой.

«Что-нибудь еще мясное есть?» – пытала пани уже в тандеме с молодым таможенником. Красивые лица их были приветливы и тверды, как сталь. «Нет», – сказала я, не сморгнув. После безжалостного отъема двух яиц, которых я прочила на завтрак, не получат они оставшиеся крылышки жареной курицы. «Напевно?» – спросила пани. Оказывается, по-ихнему это «честно». «Напевно!» – сказала я твердо, и курица была спасена. Почти сразу мы предположили, что поляки отдуваются за то, что Россия запретила им ввоз мяса из-за обнаруженной в нем свиной чумы. Я человек не особо принципиальный, но после такого шмона (а проводницы потом рассказывали, что у других отбирали даже сухое молоко) я решила твердо: в польский вагон-ресторан не пойдем, накажем их материально.

Но бог с ними, с поляками. В Париже… Когда туда попадаешь, кажется, что везде пахнет свежевыпеченными круассанами. И действительно, заходишь в лавочку, а они там на прилавке – может быть, не с пылу с жару, но явно свежевыпеченные. И на вокзалах лавочки, которые я назвала круассанерии, где продают также аппетитные булки-улитки с изюмом. А на рынке у от Гар-дель Эст на мелко колотом льду разинули рты огромные рыбы, названия которых нам даже не снились, и бесчисленные благоухающие сыры, и фермерский сидр – сухой и сладкий, который мы с налету купили задорого.

Суббота, праздник Входа Господня в Иерусалим. В Париже море туристов, очереди-хвосты у Эйфелевой башни. Вместо коричнево-ржавого ее покрасили в стальной, который явно ей идет больше. На Марсовом оркестр фальшиво и задорно играет подборку нетленок вроде «Очи черные» и «Бесаме мучо». На лужайках отдыхает люд, скачут грачи, и вдруг неожиданно сбоку вылетает группа черокожих, один из них гонится за белым, и потасовка грозит перерасти в драку. Локальная свара, безусловно, но невольно ощущаешь градус темперамента и то, что эти люди чувствуют себя хозяевами. Они – парижане. А мы, гости, едем на кораблике на Сите, где у Нотр-Дам де Пари торгуют ветвями самшита. У храма праздничное шествие: молодые служители в белых сутанах несут позолоченный крест, кадило и пальмовые ветви; толпа течет в храм, где в благоговейном поклоне склонились статуи святых и чернокожий священник служит мессу.

Каждое путешествие чревато курьезами. Каково было, например, наше удивление, когда мы поняли, что фонтаны Версаля в апреле работают один час в день. В усладу туристам остаются лишь танцующие фонтаны в Зеркальной купальне. Впрочем, они окупают все: под барочную музыку струи воды вытворяют невероятные кульбиты – то завиваясь смерчем, то разбрызгиваясь капельками-капитошками, то разрастаясь кверху триумфальной радугой. Еще в утешение остаются аристократические ориентальные аллеи, хрустящие гравием, где можно бродить, запасшись бутылочками розового вина Cellier des dauphins и сэндвичами с ветчиной. Где можно кормить в пруду смачно чмокающих карпов, а также влезать на вакантный постамент, чтобы на пару минут почувствовать себя Венерой.

Веточки самшита у Нотр-Дам де Пари – символ  праздника Входа Господня в Иерусалим. Фото автора

И еще: как будто специально к нашему приезду везде тотальная реставрация. Сразу вспоминается Берлин, где в прошлом году вся Унтер-ден-Линден была забрана в леса. То же и в Париже. Ремонтируют Эйфелеву башню (одряхлела старушка), идет реставрация собора Сен-Шапель (восстанавливать узоры старинных витражей – дело кропотливое), в ремонте двор Пале-Рояля, а Пантеон вообще накрылся белым колпаком, и, видно, надолго. Мы сначала его не узнали: проплывая по Сене, долго гадали – что это за белая ракета в Латинском квартале. Вместо Пантеона туристов теперь услаждает установленное рядом чудо современного искусства – пухлый гигант-китаец с выраженными гениталиями. Везде сейчас понаставили этих странных чуд, которые рядом с грациозными шедеврами античности смотрятся в лучшем случае забавно, а в худшем – убого.

А вообще где бы вы ни были во Франции, возникала мысль – от великого до смешного один шаг. Примерно как в стихах Бродского: «Кружатся пары на балу,/ В прихожей куча на полу». Прохладное солнечное утро в Руане, старинные фахверковые домики (фахверки местами уже сильно изъедены червячками), толстостенная башня, в которой по легенде томилась Жанна д’Арк, дорогущий голубой фарфор в лавочках за кружевным, заостренным, уносящимся в голубое небо руанским Нотр-Дамом, а в соседнем скверике, где райские розовые деревья шевелят листвой и сбрасывают цвет, аккурат на розовых лепестках важно расположилась она – куча. Дерьмо на розовых лепестках – как это романтично.

Или картина другая. Остров с аббатством Мон-Сен-Мишель, где в часы отлива мы как в забытьи бродим по волнистым песчаным отмелям. Мокрый песок горит в лучах, как расплавленное золото, а замок, если глядеть на него против солнца, кажется миражом. Вечером воздух пропитан запахами дымка и навоза. Я с большим бокалом местного аббатского красного вина открываю окно под крышей старинного домика-отеля. В лиловеющих сумерках над замком носятся чайки, поражающие гаммой воплей и всхлипов: помимо привычного «клё-клё» их крики напоминают то хохот, то рыданье, то плач ребенка, а иногда мяуканье и лай. И в этот момент катарсиса или, как еще сказать, экстаза мне на ногу падает и пребольно ушибает складной балконный стул. При отсутствии балкона он смотрится здесь нелепо. Но зато, когда мы, обессиленные, падаем на белые, как бы пуховые кровати и проваливаемся в сон, мне снится, что я страстно верю в Бога. Завтра православная Пасха.

Пленка перематывается, и вот – грандиозный готический собор в Шартре с окном-розой. Пронзительный шартрский голубой цвет в витражных окнах, строгая Богородица красивого стекла, змеевидный Шартрский лабиринт символизирует путь к Богу. А когда сгущается ночная тьма, фасады собора вспыхивают, расплываются, мерцают, расчерчиваются архитектурным скелетом, снизу вверх растут фигуры святых: это грандиозное световое шоу, повествующее об истории храма.  А когда мы входим в отель, расположенный в шаге от Нотр-Дама, в особняке XV века, в его светлой комнате с чудным видом на старый город в нос шибает острый запах хлорки. В коридорах диковатые негритянки яростно прыскают дешевыми освежителями. Вероятно, чтобы заглушить ту же хлорку. Даже ночью, в постели, мне кажется, что простыни благоухают этим дедовским средством.

Так что пары на балу и куча на полу встречаются везде. И вот еще что удивительно: чем больше видишь других стран, сравниваешь жизнь заграницы и России, тем больше начинаешь, извините за пафос, любить Родину (пишу с большой, как учили в начальных классах школы). Понимать, что в ней есть много удивительных вещей, которые не встретишь ни во Франции, ни в Катманду. И  непонятно, зачем люди уезжают в поисках хорошей жизни, в то время как приятней, благородней и благодарней наводить порядок и настраивать гармонию в своем уголке. Как говорится: где родился, там и пригодился. И для меня это не пустой звук.