Огонь, Гари!

Ромен Гари – создатель одной из самых нашумевших литературных мистификаций XX века. Фото 70-х годов

Некоторым людям суждено гореть. И речь не о пироманах, тибетских монахах или грешниках. Случается так, что характер, события нашей жизни или даже сама мировая история становятся причиной искры, разрастающейся до пожара в масштабах личности. Огонь – это хорошо. Дар прометеев – основа технологического прогресса человечества. Но для самого человека – без привязки его к обществу, времени и географии – порой он значит несоизмеримо больше. Он дает начало мифу, и тот живет. Когда нас уже нет.

Я горел. Да что там: и сейчас, когда повезет, когда взгляд тускнеет или, наоборот, искрит, мысли устремляются к подводным глубинам или в лазурную высь, руки тянутся к клавиатуре или бутылке, – я чувствую этот очищающий и поглощающий огонь. Вдохновение – сила выше нашего понимания. (Во всяком случае, надеюсь, что ее никто никогда не разгадает.) Проблема в том, что в этом состоянии ты очень одинок. «Who wants to live forever?» – как пели Queen. В 15 мне повезло: я прочитал лондоновского «Мартина Идена» и понял – вот оно, судьба. Писательство. Три года, вплоть до первой публикации, я потратил на тренировки. (А потом еще семь лет – до второй). А в 18 мне повезло встретить родственную душу.

«Человек без мифологии человека – это всегда тухлятина. Ты не можешь демистифицировать человека, не попав при этом в ничто…» У моей бывшей девушки на полке среди книг по экономике, английскому, политологии и романов Макса Фрая было несколько белых томов формата pocket-book. Автор – Ромен Гари. Это его слова. И он был мистификатором. Помимо всего прочего.

Летчик, дипломат, режиссер, участник Сопротивления, друг Шарля де Голля, единственный в истории обладатель двух Гонкуровских премий. Я узнал это много позже. А тогда взял роман «Псевдо», уселся в маршрутку № 623 (метро «Красногвардейская» – метро «Текстильщики» – с щемящим сердцем вспоминаю этот маршрут, по которому ездил три года), стал читать. Пробка. За два часа быстрого, пожирающего мысли чтения одолел книгу. Вышел, меня стошнило. Так началось знакомство.

Настоящее имя Гари – Роман Кацев. Французский писатель русского происхождения, писавший на польском, русском, французском и английском языках. Один из тех творцов, чья жизнь интереснее их творений. Второго декабря 1980-го он застрелился, оставив предсмертную записку. Он написал: если объяснять все депрессией – то именно она позволила достойно заниматься литературным ремеслом. Почти идеальный пример того, кто зовется литературным отцом. К тому же – горит (отсюда и псевдоним).

В литературе XX века хватало мистификаторов. Один из них – Джером Дэвид Сэлинджер – был полной противоположностью Гари. Образец писателя-затворника, чья мифология жизни происходит только из его книг. (По той простой причине, что о фактах реальной его жизни мало кто знал, а сам он о себе говорить не любил.) У мифологии жизни Гари – три источника. Книги, сама жизнь (благо был посговорчивее) и его мистификации, или же мифотворчество. Проблема в следующем: разобраться, где правда, а где выдумка – ввиду вечного стремления Гари к романтизму – практически невозможно. Его жизнь, претворенная в миф, – история, перенасыщенная фактами и домыслами, заметками на полях и враньем. Хотя нет, не враньем. Чистейшими полетами фантазии. И все это варево сопровождается почти истеричным хохотом.

Этот смех известен человечеству со времен Древней Греции. Точнее, тогда он получил свое название: смех киника. Антисфен и Керкид. Диоген. Не тот мифический отшельник, что просит Александра Македонского не загораживать ему солнце. Нет – тот, что высмеивает в грубой и неприличной форме собратьев-философов – вплоть до мочеиспускания на их труды. Смеется над собой. Рефлектирующий Диоген. Его смех – это нечто безудержное.

С годами кинизм превратился в цинизм. Смех безудержный – в улыбки посвященных. XX век подарил нам равнодушие, отчаяние, истерию. Гари был посвященным истериком. Хотя к подобным любительским классификациям относился, разумеется, с юмором. Фанатом психоанализа не был: «Психоанализ – дитя богатых. Эдип был царевич, а Фрейд ведь об этом позабыл, не так ли?»

Гари – противоречие. Ведь его жизнь – настоящий священный Грааль для психоаналитика. Человек, который больше всего на свете любил свою мать – а она посвятила ему всю свою жизнь (да и смерть тоже), – это уже говорит о чем-то. Лучшие его книги – «Обещание на заре» и «Вся жизнь впереди» – воспевают мать. Он называл ее «внутренним свидетелем» и говорил, что в мире великое множество матерей, достойных запечатления их образов: он же запечатлел лишь один.

Книги его – о людях, выворачивающих душу наизнанку. Они хотят достучаться до других, они одиноки – и смешны в своем одиночестве и попытках от него избавиться. Главный герой романа «Голубчик» заводит удава и берет уроки чревовещания. Наконец, сам Гари, главный герой своей жизни (тоже книги), создает Эмиля Ажара. Якобы племянника. Тот пишет, вступает с Гари в полемику: Тонтон-Макут – это образ самого писателя в «Псевдо» за авторством литературного двойника. Гари проигрывает в глазах прессы и читателей, Ажар (жар от огня) – получает Гонкура. Второго для Гари, что запрещено уставом премии. И только тогда писатель заявляет, что он и есть жар от огня.

Создатель подобной психологической клоунады напоминает либо шизофреника, выведенного Жилем Делезом, либо радикальный тип циника Петера Слотердайка. Либо, что вероятнее, некий синтез. Во всяком случае, человек, провернувший такую мистификацию, скорее всего был склонен к самоанализу и в своем отношении к психоанализу явно лукавил.

Гари был довольно мрачным идеалистом. Джентльменом – со всей мрачностью английского юмора. В книге «Ночь будет спокойной», выполненной в жанре интервью, он описывает совершенный им неджентльменский поступок (была замешана дама) как один из самых худших в своей жизни. А в сравнение берет пример так называемых слепых бомбардировок, в которых участвовал во время Второй мировой: за них ему не стыдно. Будучи идеалистом, он не примкнул ни к одной из политических сторон, утверждая в свойственной ему юмористической (кинической?) манере, что «со всех сторон плохо пахнет». 

Его юмор – его защита. Она противостоит любым страхам. Он мог описывать ужасы войны – и параллельно рассуждать о любимых соленых огурцах. Добродетель возвести в степень крайнего зла или довести мировую историю до абсурда: в романе «Тюльпан» де Голль – основатель фашизма, покончивший с жизнью вместе с Евой Браун после того, как его под Сталинградом разбили китайцы.

Смех он всегда противопоставляет чему-то большему, в сравнении с чем нечто личное человеческое обесценивается. Если разобраться, все просто. Гари – защитник «маленьких людей», борец с несправедливостью, системой, поскольку любая система выливается в диктатуру. Неважно, какого рода. Сквозь смех – слезы. Сквозь сарказм – самоирония. Или самобичевание.

Честность и откровенность достигаются за счет парадоксальной смеси фантазирования, душевного эксгибиционизма, самообличения и порой невидимых, порой слишком ясных упреков в адрес собственной открытости и беспомощности. Код Гари – это отказ от штампов.

Он часто использовал прием постоянного отхождения от темы и навязчивого повтора, что подчеркивало его талант стилиста, умеющего создать текст как интересующую читателя игру. Его литература была далека от модного послевоенного экзистенциализма. 

Фантасмагорические исповеди – так, пожалуй, можно охарактеризовать его труды. Он стоит обособленно, не связан с другими писателями, литературными течениями. Как киник – не занимает ничью сторону. Как человек, прошедший войну, потерявший друзей, потерпевший аварию в Африке, как человек, подкладывавший во время боевых вылетов шлем под причинное место, чтоб не отстрелили, – знал правду и умел ее приукрашивать. (Впрочем, моя любимая часть его якобы биографии в другом. Как-то Гари, который был к тому времени дипломатом, подбросили дамочку, с которой он вступил в половую связь. Это засняли на пленку. На фотографиях, по словам Гари, он предстал как не самый лучший любовник. Потом его шантажировали. На что он заявил: позвольте повторить, чтобы показать себя и свою страну в лучшем виде и удачных ракурсах).

Со временем я разочаровался в Гари. Это обычный и предсказуемый этап. Подарил все собрание сочинений другой девушке. Разочаровался и в писательстве. Юношеский максимализм проходит – «непризнанные гении» наполняются самоиронией. Жизнь Гари, вернее та ее часть, что была посвящена творчеству, укладывается в определение понятия искусства, данное Мальро: «Искусство – это то, что противостоит смерти». Художник, следуя этой логике, – тот, кто, несмотря на заранее известный результат, противостоит и смерти, и жизни. Жизнь Романа Кацева – попытка, игра, которую он, создавая Гари и Ажара, начинал заново. Его смерть, как и смерть его псевдонимов, предшественников и последователей, – закономерный результат. Но он свидетельствует не об обреченности, как может показаться на первый взгляд, а о значимости подобных попыток.

Иногда я смотрю в небо. Останавливаюсь по пути куда-нибудь и просто смотрю в небо, как об этом писал Гари. Не потому, что мне нравится туда смотреть, а потому что это поза. Вроде как ты романтично выглядишь со стороны. Веришь во что-то. Вроде как в тебе горит загадочный, никому не понятный огонек.