Дух свободы на "священном холме"

В кампусе студентов-богословов можно встретить представителей всех рас, вер и убеждений.

«Как соотносятся взгляды Блаженного Августина и современная христианская концепция заботы о детях-инвалидах? Что общего между сочинениями Иринея Лионского и книгами современных пасторов-пятидесятников?» Не таких дискуссий ожидала я, собираясь впервые на семинар по христианской теологии в Graduate Theological Union (Аспирантском богословском союзе) – ассоциации теологических школ в Северной Калифорнии. Я подготовилась к занятию: перечитала тексты, законспектировала, выделила основные идеи, влияние предшественников, роль в последующей богословской традиции. Но после пяти минут семинара оказалось, что моя семилетняя подготовка в области философии религии и религиоведения мало пригодится: мои однокурсники говорили на другом языке – в прямом и переносном смысле.

Два года назад я уехала учиться в Беркли – город, знаменитый на весь мир своим университетом. Graduate Theological Union находится через дорогу от знаменитого университета, на возвышении, шутливо называемом «священным холмом». Союз включает в себя более десятка учебных заведений, принадлежащих разным конфессиям (среди них есть даже православный институт).

Сюда поступают люди со степенью бакалавра, чтобы получить степень магистра; либо со степенью магистра – чтобы учиться на PhD. При поступлении абитуриент оговаривает область своих научных интересов – библеистика, история религии, литургика, этика, теология. Возможности выбора очень велики; более того, каждой области знаний соответствует определенная методология. Однако в учебных классах встречаются студенты из самых разных сфер, принадлежащие к разным школам, религиозным традициям. Все вместе это рождает невероятную атмосферу классных занятий, где толерантность, плюрализм и взаимное уважение становятся основой любого диалога.

Моими однокурсниками были действующие и будущие пасторы пятидесятнических церквей, католические монахи (один из них часто заходил к нам домой с коробочкой китайской еды и бутылкой пива в руках – посмотреть вечерний баскетбол и обсудить хоккей) и неоязычники. Одновременно учились люди с чисто академическим интересом к истории религии, философии, психологии.

Это были очень необычные студенты и студентки: многие из них старше пятидесяти. Моя сокурсница Анжела отпраздновала 70-й день рождения на одном из занятий осеннего семестра: тогда она и рассказала, что уже давно воспитала детей и внуков и наконец решила «пожить для себя», то есть заняться изучением истории еврейского народа и вопросом еврейской идентичности.

Есть Бог! И квиддич! Фото с официального сайта Graduate Theological Union

Поначалу меня изумляло все вокруг: женщины-пасторы, католические монахи, неоязычники-гомосексуалисты. Но больше всего я удивлялась их открытости и готовности общаться. Я называла тему своей кандидатской (протестантский фундаментализм), и люди сразу же рассказывали о своем опыте общения с фундаменталистами, советовали книги или профессоров, с которыми стоит пообщаться. Обычно диалог начинался со знакомства, затем следовал вопрос о моих религиозных взглядах. Его можно списать на специфику учебного заведения, но дело еще и в том, что религиозные взгляды в Америке тесно переплетены с географией, экономикой и политикой. Услышав, что вы принадлежите, например, к Англиканской Церкви (Епископальной, как она называется в США), ваш собеседник негласно присвоит вам совершенно определенный набор социальных взглядов, политических убеждений, а еще попытается угадать ваш доход и родной город.

Религия в Америке находится в тесном переплетении с любой другой общественной сферой. К религиозным текстам относятся так, будто они написаны вчера и исключительно для того, чтобы подтвердить или опровергнуть ваши личные взгляды. Через пару месяцев после начала учебы я пришла на семинар по наследию Карла Барта, швейцарского теолога-кальвиниста XX века. Сам курс был посвящен идеям секуляризации, а ведущий его профессор учился в Германии и по американским меркам был очень академичен. В начале семинара он спросил: «Какие впечатления у вас остались после прочтения данного текста?» Я хорошо умею выделить основные идеи и рассказать о месте того или иного сочинения в истории философской и богословской мысли, но спроси меня, что лично я думаю о Барте, – и я растеряюсь, в лучшем случае скажу, что мне близок его стиль и импонирует его искренность. Мне никогда не пришло бы в голову примерить идеи богослова на себя. Однако мои однокурсники, перебивая друг друга, обменивались мнениями: Энди был возмущен, ведь представления Барта о грехе расходятся с его собственными (пятидесятническими); Анжела глубоко разочарована, что Барт ничего не говорит о евреях, – недопустимое упущение, с ее точки зрения. Мыслитель был жестоко раскритикован и отвергнут: он-де ужасающе несовременен.

Я всячески пыталась убедить своих однокурсников остановиться, полагая, что подобная критика не может встретить одобрения профессора. Однако, когда они выговорились, профессор улыбнулся и сказал, что сам он любит Барта, но с радостью воспринял критику в его адрес, поскольку в ней проявились как основательное знание текста студентами, так и самостоятельность их мышления. На моих глазах знаменитого религиозного философа сняли с пьедестала – но тут же приблизили к самому сердцу. Суровые судьи Барта вдруг начали размышлять о том, что они могли бы взять из его идей для себя.

Я вспомнила об этом случае через полгода, когда разговаривала с однокурсником, параллельно работавшим преподавателем философии в одном из колледжей на севере штата. Самый частый комментарий, который он оставляет после прочтения учебных эссе своих студентов: «Отличная работа! А теперь объясни, как это связано с темой, которую я задал?» Ты буквально можешь попросить учеников написать о нигилизме, а в ответ получить эссе, посвященное комиксам о «Городе грехов». Как утверждает мой друг, связь есть всегда. Что-то зацепило ученика в лекции о нигилизме, и он попытался связать это с собственным жизненным опытом. В итоге рождаются невероятные параллели, но заслугой хорошего преподавателя и рефлексирующего ученика является осознание связи, существующей, казалось бы, между самыми разными явлениями.

Американцы мыслят и говорят легко; в центре системы образования стоит не текст, а личное отношение и мнение учащегося к автору и его идеям. Американцам, возможно, пригодилась бы та фундаментальная база, которую получают студенты российских университетов. Нам бы не помешало немного легкости и уверенности в ценности каждого индивидуального мнения. В конце концов, Августин и Барт наверняка были бы рады тому, что через многие годы они сумели вызвать столько мыслей и чувств в наших сердцах.

Беркли–Москва