Андрей Ваганов
Очень похоже на результат скрещивания колобков с мертвяками. Предсказано еще 85 лет назад.
Обложка журнала «Вокруг света», № 39, 1929
Короткий жизненный путь легендарного Колобка закончился, как известно, трагически.
«Катится Колобок, навстречу ему Лиса:
– Колобок, Колобок, куда катишься?
– Качусь по дорожке.
– Колобок, Колобок, спой мне песенку!
Колобок и запел:
Я Колобок, Колобок,
Я по коробу скребен,
По сусеку метен,
На сметане мешон
Да в масле пряжон,
На окошке стужон...
А Лиса говорит:
– Ах, песенка хороша, да слышу я плохо. Колобок, Колобок, сядь ко мне на носок да спой еще разок, погромче.
Колобок вскочил Лисе на нос и запел погромче ту же песенку.
А Лиса опять ему:
– Колобок, Колобок, сядь ко мне на язычок да пропой в последний разок.
Колобок прыг Лисе на язык, а Лиса его – гам! – и съела».
 | |
| Согласно рецепту Парацельса, гомункулуса
следовало выращивать именно в тыквообразной колбе zucca. Гравюра XIX в., помещенная во 2-й части издания «Фауста» Гете |
Неожиданно для себя своеобразную реинкарнацию Колобка я нашел в одной из лучших повестей Аркадия и Бориса Стругацких «Улитка на склоне» (1966). (Первоначальный вариант этой повести, который назывался «Беспокойство» (1965), был опубликован только в 1990-е годы.) Вот где буйство протоплазмы! Безымянные авторы, состряпавшие (то есть синтезировавшие) Колобка, – некий старик, руководитель проекта, со своей старухой-лаборанткой, – о таком и не мечтали!
Фабула «Улитки…», как вы помните, проста. Биолог Кандид, потерпевший крушение во время проведения эксперимента в некоем Лесу и спасенный аборигенами, пытается выбраться к своим, на Станцию. Монструозный Лес не отпускает его…
«Живой столб поднимался к кронам деревьев, сноп тончайших прозрачных нитей, липких, блестящих, извивающихся и напряженных, сноп пронизывающий плотную листву и уходящий еще выше в облака. И он зарождался в клоаке, в жирной клокочущей клоаке, заполненной протоплазмой, живой активной, пухнущей пузырями примитивной плоти, хлопотливо организующей и тут же разлагающей себя, изливающей продукты разложения на плоские берега, плюющейся клейкой пеной…»
В повести «Беспокойство» к описанию клокочущей клоаки добавлены еще некоторые «вкусные» детали: «И сразу из шума леса выделился голос клоаки, словно включились невидимые звукофильтры: клокотание, плеск, всхлипывания, бульканье, протяжные болотные стоны, и надвинулась тяжелая стена запахов: сырого сочащегося мяса, сукровицы, свежей желчи, сыворотки, горячего клейстера».
Самая настоящая фабрика, комбинат по производству протоплазмы! Это вам не тыквообразная колба (zucca). Именно в такую «зукку», согласно рецепту Парацельса, полагалось поместить для гниения и плотно загерметизировать мужскую сперму. Все это хозяйство надо было закопать в навозной куче – сейчас бы сказали, что это означает «провести термостатирование». А потом еще 40 дней ждать, пока сперма не придет в движение, и в итоге появится на свет гомункулус, то есть маленький, но самый настоящий человечек. Любопытно, что в итальянском языке слово «zucca» имеет и шутливое значение: голова, башка, «репа». У этого вида химической посуды есть и другое название: «алембик». Между прочим, алембик был первым специальным химическим прибором, который придумали алхимики. Почти все остальное оборудование они заимствовали у городских ремесленников.
У Стругацких производство протоплазмы (живого вещества) поставлено на поток в промышленных масштабах. О такой производительности экспериментальной навозной кучи с помещенной в нее колбой-zucca Парацельсу оставалось мечтать.
«Клоака щенилась. На ее плоские берега нетерпеливыми судорожными толчками один за другим стали извергаться обрубки белесого, зыбко вздрагивающего теста, они беспомощно и слепо катились по земле, потом замирали, сплющивались, вытягивали осторожные ложноножки и вдруг начинали двигаться осмысленно – еще суетливо, еще тычась, но уже в одном направлении, разбредаясь и сталкиваясь, но все в одном направлении, по одному радиусу от матки, в заросли, прочь, одной текучей белесой колонной, как исполинские мешковатые слизнеподобные муравьи…»
Одним словом, колобки forever! Недаром и Стругацкие называют этот холм с клоакой «фабрикой живых существ».
И все это «зыбко вздрагивающее тесто» – только исходный материал в руках гипотетических Хозяев Леса для изготовления «живых механизмов» и «живых машин». (В «Беспокойстве» есть намек на это: «Эти слизни–амебы, например, наверняка какие-нибудь зародыши…») Наиболее впечатляют в этом ряду очень фактурно выписанные Стругацкими мертвяки – так их называют аборигены.
«Кандид огляделся. Между деревьями на самом краю поля стояли мертвяки: двое синих совсем близко и один желтый поодаль. Головы их с круглыми дырами глаз и с черной трещиной на месте рта медленно поворачивались из стороны в сторону, огромные руки плетьми висели вдоль тела. Земля под их ступнями уже курилась, белые струйки пара мешались с сизым дымком».
Тут уж, несомненно, Виллем Фролик обзавидовался бы – в его коллекции анатомических уродов мертвяк, пожалуй, затмил бы даже acardia amorphous. (В знаменитой тератологической коллекции Фролика, купленной в 1890 году гражданами Амстердама за 12 тыс. гульденов, был экземпляр, обозначенный как acardia amorphus – «покрытый кожей шар, ничем не напоминающий ребенка, которым он мог бы стать, за исключением небольшого пупочного канатика, кусочка кишечника и рудиментарного позвоночного столба». Acardia – отсутствие сердца (лат.); acardia amorphous – аморфная масса, лишенная сердца – одна из редчайших аномалий!)
И действительно, эти синтетические биороботы-трансформеры, одновременно напоминающие и мутировавших колобков, и гипертрофированных буратино, обладают нетривиальными способностями…
«Мертвяки неуловимо изменились, словно повернулись внутри собственной шкуры. Не стало видно ни глаз, ни рта – они стояли спиной»;
«…он <мертвяк> был раскаленный, как кипящий чайник»;
«У мертвяков должны быть хозяева, потому что мертвяки – это не люди, потому что это – не животные. Следовательно, мертвяки сделаны»;
«Один из мертвяков тотчас сорвался с места… упал на колени и вдруг весь как-то странно расплылся, изогнулся расплющился. Кандид заморгал: мертвяка больше не было, было удобное на вид, уютное кресло».
В повести «Беспокойство» Стругацкие добавляют еще одну деталь: мертвяки страдали куриной слепотой, они плохо видели ночью…
Как оказывается, ничего случайного, даже в самой необузданной фантазии, не бывает. Человек просто не может придумать ничего такого, чего потенциально не существовало бы в природе. Собственно, и «необузданная фантазия» – это не более чем метафора.
Но интрига все-таки остается. Вот и французский философ Жан Бодрийяр называл мифологию «фантазматическим предвосхищением». Какие еще коловращения и приключения неживой материи в поисках жизни будут придуманы алхимиками и писателями-фантастами, а следовательно, когда-нибудь и открыты естествоиспытателями, – об этом остается только строить догадки.
