Что сказал Булгаков про Майдан и Pussy Riot

Мольер (Сергей Осинцев) молит о пощаде. Фото с официального сайта Тюменского театра драмы

Островский сегодня очень современен. Про акции, про миллионы, про банкротство. Раньше-то не очень было понятно, о чем это он, мысли вроде бы яркие, а слова – из другой жизни, а теперь жизнь, как будто остановившаяся и навсегда оставшаяся там, за поворотом, догнала Островского.

Чехов – очень современный. Марк Анатольевич Захаров рассказал в одном интервью, как после «Вишневого сада» к нему обратилась зрительница и рассказала, что и у нее – похожая история. Она вот недавно продавала свою двухкомнатную квартиру. За долги. Как Раневская. 

А всех актуальнее – Булгаков, даром что и жил в сравнении с Островским и Чеховым, можно сказать, вчера.

В минувшие выходные два дня я провел в Тюмени, два вечера подряд ходил в Большой Тюменский драматический театр, в первый вечер играли «Дни Турбиных», на следующий – «Кабалу святош». Булгаков, кстати, может выйти в лидеры последних сезонов, в Москве вот тоже сразу в двух театрах, один за другим, поставили «Театральный роман». 

Смотришь на сцену – сперва про «Дни Турбиных», – понимаешь, что Булгаков писал, конечно, не про сегодняшний Майдан, а смотришь, слушаешь – и кажется: про сегодня. 

«Европе нужна гетманская Украина как заслон от московских большевиков!..» Фраза, пусть и с некоторой натяжкой, кажется вырванной из какой-нибудь сегодняшней  дискуссии на фронтовых полях Facebook. 

Каждый режиссер, а с ним и театральный художник, берясь за «Дни Турбиных», ищут этот революционный неуют. В спектакле Сергея Женовача, который идет в Москве, в МХТ, Александр Боровский придумал неудобный наклонный помост. Чтобы взойти, стоять – не падать, нужно усилие, которое чувствует зритель. В тюменском спектакле Петра Шерешевского и художника Анвара Гумарова – холодные зеркальные стены, черные, и на них – черные венские стулья. Выстроены ровными рядами, как юнкера. К ним, а не к молоденьким солдатикам будет обращаться потом Турбин – кричит в пустоту, и в этом – сила и слабость его одинокого бунта. Глас вопиющего в пустыне. «С кем воевать?!» Любя вас, посылаю домой…

Мирный быт посреди революционно-мятежного мрака.

Смотришь на сцену – думаешь о своем, о том, что там, на Украине, происходит сегодня. Думаешь: что они тогда сделали не так? Среди героев «Дней Турбиных» нет ведь ни одного, который бы ждал, хотел, приветствовал приход большевиков. Нет. Не скажешь, что Турбины – не деятельные люди, сидят у окна, смотрят на улицу через полузадернутые кремовые шторы… Нет ведь. В спектакле, кстати, вместо кремовых штор надо всем и надо всеми – бронзовая люстра, которую перевезли в новое здание из старого театра. Заменяет своим теплым светом так высоко ценимый Булгаковым мирный уют. В самом начале за рядами стульев не сразу замечаешь стол, крытый белой скатертью, спрятавшийся за ними в глубине сцены. 

Почти все – офицеры, почти все готовы сражаться до конца. Гетман во всем виноват? Вспомнилось, как говорила нам женщина, у которой мы брали молоко и творог на литовском хуторе, когда много лет назад отдыхали летом неподалеку от Клайпеды: «Сначала немцы были, теперь русские пришли». В Турбиных же нет такого вот «непротивления». Я – про Майдан, мало что понимая, кто там и с кем боролся и кто теперь победил или даже, вернее сказать, победит. Я спрашиваю знакомого киевского журналиста Олега Вергелиса: «Что? Как ты?» Он пишет в ответ, что сидит дома, работает за компьютером. Что делать, спрашиваю. «Ничего, ждать». Пишет, что по всему городу ходят молодчики с палками и «защищают». Им никто не указ. 

Булгаков это показывает, когда город оставляют немцы и убегает гетман (в тюменском спектакле – очень живописный в исполнении народного артиста России Владимира Орла). 

Главным в такой ситуации становится вопрос, которым задается Шервинский: «Свинья я или не свинья?» Хороший, непростой вопрос.

Режиссер довольно неожиданно решает всю революционную, темную «сторону жизни», передавая часть реплик… ведьмам из «Макбета». Бред какой-то, думаешь поначалу, но чем дальше, тем больше находишь аргументов «за». Булгаков своих героев часто мыслил в «разомкнутом» пространстве, глубокая погруженность и даже иногда зацикленность на бытовых удобствах и подробностях совсем не мешает проницаемости – со всех сторон. Иначе бы Воланд не прорвался в Москву. Эти самые ведьмы намечают себе жертв, а «человеческого мяса» тут полно, выбирай – кого хочешь. В антракте, перед началом второго акта, подыгрывая себе на гармошке, ведьмы поют революционные и нереволюционные частушки. Такая вот – темная стихия. Когда бежит германское командование, они с удовольствием играют в полковников и генералов, играют, как играют в кабаре, женщины мужчин, мужчины – женщин, отчаянно травестируя все, переворачивая все с ног на голову. Не хватает только канкана, впрочем, что-то похожее на канкан они все-таки выдают. 

А на следующий вечер играли «Кабалу святош», историю Мольера. В главной роли – Сергей Осинцев, в роли короля – Александр Тихонов. Замечательный такой король – уставший от жизни, для которого развлечений в жизни почти не осталось, и все, что происходит, он принимает с усталым величием. 

В этом спектакле архиепископа Шарона играет старейший актер тюменского театра  Вениамин Данилович Панов. В недавно построенном театре не самая лучшая акустика, хочется надеяться – пока еще, но Панова слышно хорошо. И голос его – запоминается. Как сказала однажды знаменитая и народная артистка, когда ее с кем-то спутали из коллег: «Как вы могли перепутать мой орган с ее консервной банкой?!» У Панова – орган. Тут же вспоминаешь нашего Зельдина, который часто поет без микрофона, и его слышно. В пьесе Булгакова в сцене с Шароном – замечательно воспроизводится, раскладывается на «члены предложения» механика допроса и переламывания и перемалывания слабых, обыкновенных людей. Не надо пытать, достаточно предупредить о том, что пытки возможны, они существуют в природе. Где-то там, не здесь… Человек представляет себе и – сдается.   

В спектакле Резо Габриадзе «Сталинград» в финальной сцене Муравьиха, озвученная голосом Лии Ахеджаковой, говоря о войне, бомбежках, стрельбе, восклицает: «И все по нас, всё по нас!» Так и у Булгакова, в его пьесах, – всё про нас. «Остро пишете, – говорят Мольеру, – а духовных лиц надлежит уважать!» Собственно, вся история – вся трагедия Мольера закручивается вокруг «Тартюфа», где про духовное лицо драматург высказался без должного почтения. Не простили. Как же знакомо.

Тюмень–Москва