Подумаешь, умники нашлись

Умники в советском кино вовсю предаются рефлексии. Кадр из кинофильма «Вокзал для двоих»

В нашей стране стыдно быть умным. Так сложилось исторически. Ну а я это хлебнула еще в детском саду.

Моя сестра ходила в детский сад мясокомбината. Этот садик оказался ближе всех к дому, и там сытно кормили, так что родители думали, что выиграли. Но они прогадали. Сестру там сразу невзлюбили. Потому что ее папа и мама были врачами. Узнав, кто ее родители, мясокомбинатские дети смеялись ей в лицо и переставали с ней играть. (Прямо как в анекдоте про папу-инженера: «Дети, не надо смеяться над чужим несчастьем».) Умная девочка, она быстро сообразила говорить «мой папа – шофер», но было поздно. Она уже стала всем чужой.

В моем садике о происхождении меня никто не спрашивал. Оно угадывалось. Ведь мое платье было не из соседнего магазина, а из папиной командировки. И у меня были эластичные колготки оттуда же, которые почему-то не свисали, как у остальных девочек, на коленках, а облегали фигуру. И я стеснялась хулиганить. Все это было стыдно. Потому что быть не такой, как все, стыдно. В детстве тем паче. Это лишний раз давала понять воспитательница. И, конечно, дети.

В моей группе был единственный мальчик Леша, с которым я чувствовала классовую близость. Его папа тоже работал врачом. И сам он казался странным, как и я. Хотя и учил меня смачно сморкаться сквозь пальцы на землю. У него самого это не очень получалось, и его варежки всегда были в соплях. Способность так сморкаться он подхватил у соседа, грузчика. Сосед постоянно бухал, и Леша говорил о нем с восхищением. Они жили в полуподвале, и Леша рассказывал, что любит смотреть в окно, у кого какие ботинки. Наша квартира была на верхнем этаже, и я ему немного завидовала, даже несмотря на то, что у нас протекала крыша и ночью я засыпала под мерный стук капель о металлический таз.

Мы уже тогда стеснялись этой странной своей социальной принадлежности. Которая могла бы стать привилегией, но в другое время и не в этом месте.

Я вспомнила свою детскую историю недавно. После передачи о генерале Власове на одном из центральных каналов. Это была не обычная историческая передача, а важная, с якобы далеко идущими обобщениями-намеками. Там говорилось, что нынешний городской креативный класс – это агенты влияния вражеских сил, пятая колонна. Что «все эти хипстеры, блогеры, экспаты и креативщики» – предатели. И у предателей особый состав крови. Я выключила телевизор, потому что начало тошнить. Но что-то уже успело кольнуть внутри, знакомое и несправедливое, как в детском саду.

Есть у нас такая народная примета: не дай бог показаться умным, это к несчастью. Но еще хуже, если ты в силу своей профессии и образования оказываешься в «умной» социальной группе. Уже от этого ты становишься уязвимым и рискуешь получить какую-нибудь обидную кличку вроде «хомячка», «планктона», а теперь еще и «пятой колонны». В другой группе ты свой ум еще можешь успешно скрывать. Это хорошо отработанный социальный навык. А вот быть умным в силу групповой принадлежности – тут даже и не отмажешься.

Уже в детском саду стыдно быть не таким, как все. Фото Reuters

Стыдно быть умным. Стыдно стыдиться. Стыдно вообще предаваться рефлексии. Рефлексировать – почти как комплексовать. Этот комплекс был до идиотизма обострен в старых советских фильмах. Достаточно вспомнить жалкого астрофизика Николая Гавриловича в «Блондинке за углом» в исполнении Андрея Миронова. Или столь же беспомощного героя Олега Басилашвили в «Осеннем марафоне».

В одном из интервью Мераб Мамардашвили проследил эволюцию «креативного класса» в России. Как при Екатерине II «в имперском монолите, в громадном теле особой природы возникла малюсенькая прослойка людей – всего из сотни аристократических семейств, явившая нам сгусток какой-то чудовищной энергии, инициативы, таланта, вольнолюбия». И как ввиду полной неуместности этих «пузырьков шампанского» в большом, плотном теле почти тут же возникли «лишние люди». А затем появился и совсем особый тип человека – «идиота возвышенного» или «тридцать три несчастья» – «слегка окультуренного неумехи, спотыкающегося о собственные руки и ноги и весьма агрессивного».

Примечательно, что режиссеры, чтобы искупить интеллигентность своих героев, пускали их во все тяжкие. Заставляли замазаться, чтобы очиститься. Например, Шурик у Леонида Гайдая должен был или пострадать на стройке, или получить огромную шишку, и это еще полбеды. Володе Шарапову из «Места встречи изменить нельзя» пришлось внедриться в банду, научившись бегло ботать по фене и придумать легенду в оправдание своим слишком белым, слишком тонким пальцам пианиста. А персонажу Олега Басилашвили из «Вокзала для двоих» так даже отсидеть по полной за преступление, которого не совершал, чтобы оказаться достойным любви социально незапятнанной героини Людмилы Гурченко.

В реальной жизни кто-то проходил подобное искупление с помощью водки или тоски. А студенты, например, с помощью картошки. Я помню, как собранная нами картошка гнила под дождем. Уже тогда было ясно, что наша миссия – не в помощи труженикам колхозов и совхозов. Им она была явно не нужна. А в неком искуплении. Только отработав в сентябре в поле, ты можешь приступить к «умным», чистым занятиям.

Я научилась красить оконные рамы после окончания школы. Медалистка, я поступила в институт, сдав на пятерку одну-единственную физику. Но весь август, как и другие поступившие отличники, товарищи по несчастью, занималась ремонтом общежитий. Причем остальные абитуриенты, сдав прочие экзамены, уже отправились на каникулы, а мы все продолжали осваивать малярное мастерство. И это тоже было искупление.

Пузырьки шампанского до сих пор остаются артефактом в российском плотном теле. Так что если вдруг обнаруживаешь у себя такое вызывающее качество, как ум, то лучше его скрывать, не выпячивать, так спокойнее. Вот все и не выпячивают. Слово умничать, кажется, существует только в русском языке. По-английски, например, это try to be clever или show off one's intelligence. Иные смысловые оттенки.

Моя знакомая работает в библиотеке районного центра. Она вынуждена покупать в основном дешевые (не только буквально) книги. Ведь в отчетах с нее спрашивают не качество, а количество. Иногда она покупает-таки хорошие, качественные книжки, но исподтишка, словно делает что-то запретное, постыдное.

В общем, непросто это у нас – быть умным, все время чувствуешь себя дураком. Несколько лет я проработала в региональной газете, где редактор любую идею обрубал фразой: «А ты думаешь, читатель это поймет?» Тот, кто не разрешает себе быть умным, вынужден и всех остальных считать за дураков, чтобы получать хоть какую моральную компенсацию.

Но уж если умный человек уезжает из России, его креативность вырывается шампанским фонтаном наружу. И оказывается, что яйцеголовость – это гордость, а не стыд. Не случайно большинство наших великих соотечественников совершили свои знаменитые открытия и осуществили замыслы за рубежом, в эмиграции. А Григорий Перельман первым доказал гипотезу Пуанкаре, эмигрировав еще более креативным способом: уйдя в эскапизм, нырнув подальше от социальной реальности глубоко вовнутрь.

Зато оставаясь и рискуя быть умным здесь, открыто, можно чуть-чуть изменить себя. И даже страну и мир. Как бы это ни показалось невпопад.

Нижний Новгород