Пустяки, наполняющие бытие

Кажется, что эти старые, видавшие виды крепостные стены уже ничем не удивишь. Но раз в два года Италию накануне выборов в парламент трясет в эпилептическом припадке. И тогда Апеннины не отлипают ни на минуту от телевизора, а по узким улочками разъезжают передвижные «бутерброды», рекламирующие своих кандидатов. Матюгальник надрывается, словно в предсмертном хрипе. 

Мне-то всегда казалось, что идиотизм или вера, будто с помощью всей этой бесконечной словесной трескотни можно выбрать себе будущее лучшее, чем мы заслуживаем, – это наша родовая национальная черта. Однако Италия от нас убежала недалеко. 

 
В Мачерате на Пьяцца Чезаре Баттиста в разгаре предвыборный митинг. 

Оратор в белой рубахе, джинсах и кроссовках, надрываясь, очень артистично валяет ваньку.
Итальянцы – самая говорливая нация. Они болтают обо всем на свете, сжимая в пальцах щепотку соли и перца, размахивая руками, словно дирижируя бесконечной и беспечной музыке жизни. Причем с такой скоростью и страстью, что мысль едва поспевает за словами или не поспевает вовсе, отстав от них на три круга до финиша. 

О макаронах, кальчо, женщинах, политике какой-нибудь чепухе, не стоящей и выеденного яйца, итальянцы в ресторане будут разоряться часа два, три, перебивая друг друга идиоматическими выражениями типа:
– Какого хрена ты болтаешь?
Ключевое слово – «хрена». Болтать ни о чем все равно, что мести помелом ,– это очень по-итальянски. 

Поэтому выборы и предвыборные митинги – прекрасная возможность выпустить хоть на немного пар из этого котла, который вот-вот взорвется и разнесет вдребезги витрины магазинов и кафе.
Причем возраст не имеет значения. А тут оратор как раз не молод, но и не стар. Золотой возраст видавшего виды мужичка, когда любая произнесенная им чушь приобретает вид мудрости. Тем более с такой кинематографической убедительностью, словно он только снялся у самого Бениньи – или он сам и есть Бениньи. 

Оратора в буквальном смысле трясет. Он искренне возмущен до глубины души, почему все те, кто его слушает, прямо тут же не убежали голосовать за его партию. Иной раз кажется, что он вот-вот спрыгнет со сцены и в падучей забьется на брусчатке. Микрофон вырывается из рук. Эхо его речи, облитое горечью и злостью, взмывает наверх, к романскому портику местной администрации, которая занимается вопросами транспорта. 

Ну, правильно, откуда же еще, как не отсюда, направлять на путь истинный заблудших в своем политическом невежестве тупоголовых маркеджанских овец?
Лицо раскраснелось, как в бане, и покрылось испариной, голосовые связки напряжены, как канаты. Избиратель, подобно женщине, любит ушами. 

Его голос, чуть глуховатый, с хрипотцой, как будто на концерте популярного в Италии певца Дзуккеро (Сахарный), пойманный каменными аркадами, тесными коридорами улочек и размноженный, словно листовка, поставленными в каре домами, подогретый жарой и разогретыми на солнце камнями, мечется, бьется о стены. 

Но на пьяцце абсолютно пусто. Я – единственный зритель. Народ дружно игнорирует этого паяца, видимо, из-за зависти. Ведь говорит он, а не они.
Кому такое понравится? 

Поэтому он обращается исключительно ко мне. Я из вежливости слушаю, оптом принимая все его убедительные доводы и умозаключения. Мне нравятся бесплатные уличные спектакли.
Лишь двое полицейских лениво надзирают за тем, чтобы ничто не отвлекало человека от этого упоительного – переливание из пустого в порожнее – занятия. 

Театр и Колизей в одном флаконе.      Фото автора

Спустя час запал оратора не иссяк, но и публики не прибавляется. Кроме пожилого заросшего щетиной старичка в вылинявшей футболке, который, лениво приоткрыв деревянные ставенки, сквозь которые, словно сквозь сито, просеиваются солнечные лучи и время, кажется, немало удивлен тем, что его полуденный покой так беззастенчиво прерван.
Он ворчливо, впрочем, весьма миролюбиво огрызнулся, что-то такое процедил сквозь зубы: «Фильо ди путано». 

Ставни захлопнулись, оратор откашлялся и продолжил с еще большим запалом, напоминающим истерику или обвинительный акт мужа, уличившего супругу в неверности.
Сердце красавицы склонно к измене, а избирателя и подавно. Кому как не итальянцам знать об этих прописных истинах. 

Я бы с радостью, учитывая артистические достоинства оратора, проголосовал за его партию, но предпочитаю наших сукиных сынов. Вернее, это меня предпочитают. И вовсе не из-за патриотического пароксизма, а потому что мне мой паспорт выдан в ОВД города Жуковского.
Мачерата удален от моря, и здесь нет этого стандартного набора: гостиница, шале, пляж. Поэтому есть чем поживиться оголодавшему до романского стиля русскому глазу: театр Арена Сферистерио, церкви, всевозможные Ворота (Святого Джулиано, Горные, Торговые, Римские), улочки с аркадами, башней замка с часами, сквозь которые проглядывают скульптуры всевозможных эпох, небо невозможных оттенков – от свинцового до голубого – и струящийся прохладой из долины воздух. Отчего эта груда камней не кажется такой фатально тяжелой.
Можно особо не задумываться о том, что это за стиль. Стиль провинции Марке (единственная область Италии во множественном числе) везде практически одинаковый – кафедральный собор, площадь с административными зданиями в центре, театр, крепостной вал, заросший травой, кафешки, магазины, ленивый людской поток, который оживает к вечеру, когда солнце закатывается за крепостной вал. И усаживается, словно курица на насест в гнездо, в голубоватую гладь, а волны напоминают кухонную терку. 

Театр – это обязательный атрибут городской архитектуры и жизненного уклада. Если в городе есть пара тысяч жителей, то поход в театр – такой же неизменный ритуал, как воскресная месса, субботний футбол, паста с друзьями в ресторане и променад перед сном. Медлительный, исполненный важности и значения процесс. 

В Мачерате, как и в любом другом городишке Марке, гуляют в обрамлении старины, как будто антикварную лавку вывернули наизнанку и ты и сам вроде как на сцене. Неважно, кто автор, но роль написана для тебя одного. Попробуй пройтись по этой авансцене, которую готовили римляне, а после подновляли мозаикой византийцы, кургузо и непрезентабельно. Да тебя просто публика освистает, и больше никто не пустит в центр города. Будешь всю жизнь ходить вокруг и около по тесным, обшарпанным кварталам, куда солнце не показывается вовсе.
Там живут арабы и неприкаянные тени тех, кто посмел пропеть свою арию не так, как все, сочно и выразительно, болтая о всяких пустяках, которыми до краев наполнена жизнь подлинного итальянца…