Олег Лапшин
Сколько воздух обещаниями ни сотрясай... Фото Reuters
И ведь этот бриллиант потом можно будет завещать на вечное хранение рожденным от роковой красавицы детям, в отличие от быстро стареющего автомобиля, который уже лет через тридцать точно превратится в никому не нужный полуразвалившийся хлам.
Рядом с домом, расположенным неподалеку от средней школы, находился пустырь, который изначально местные власти предполагали преобразовать в спортивное поле. Это было бы здорово: дети могли бы резвиться на нем, словно ангелы на мягком мате облака, и готовиться к покорению новых высот, куда еще не залетала ни одна пусть даже самая безгрешная и сильная душа.
Но шло время, и вместо перспективных преобразований и подрастающих детей на поле начали расти дикие кустарники, да жители окрестных домов проложили через него стихийную тропинку, по которой в этот ранний час по своим делам куда-то спешил мой знакомый музыкант с тяжелой зачехленной гитарой за спиной.
Мы поздоровались кивком головы, и мне было даже завидно взирать на то, с каким фанатичным упорством мой знакомый прямолинейной дорогой через пустырь тащил свой музыкальный инструмент, чтобы на нем где-то сыграть и спеть, взрастив на поле гробового молчания слушателей нежный и живой цветок бардовской песни.
Гитара напоминала большую желтую грушу, а музыкант походил на взрастившее ее дерево. Даже не на грушу, а на желтый плоский осенний лист, на котором дерево могло сыграть грустную мелодию русских полей.
Мне было завидно смотреть на упрямо несшего гитару человека, так как сам я давно уже ничего не писал и душой обленился. И не то что гитару, а даже авторучку не мог в руку заставить себя взять, чтобы по буквам, словно по нотам, ударить и там родить слова. Да те слова поскорее вложить в рот какому-нибудь смелому герою, раз сам робко молчу и даже не могу решиться пойти в администрацию нашего района и пожаловаться на то, какое под их носом безобразие творится.
Дело в том, что рядом с проходящей через поле тропинкой рос железный прут. То есть, конечно же, не рос – растут дети, а этот прут просто торчал из земли опасно вывернутой деталью от глубоко зарытой арматуры.
Особенно опасным прут являлся в сумерках, и кто-то из человеколюбия регулярно его острие закрывал тряпочкой, из-за чего прут напоминал цветок на железной ножке, так как концы тряпочного узла походили на лепестки.
Прут торчал уже несколько лет, и никак не находился тот богатырь, который бы мог его вырвать из земли. Люди просто проходили мимо. Я тоже проходил и даже бубнил себе под нос то, что каждый должен заниматься своим делом. Но невольно представлял, как в темноте кто-то напарывается на эту железную пику, падает и кричит от боли, словно ужаленный змеей. Кровь из раны хлещет, да прямо на поле ее капли падают. А человек, словно раненный копьем в ногу древнерусский воин, ползет по полю и матерится, кровь свою по земле собирает да на помощь зовет. Хоть и похож он на древнерусского раненого бойца, но по современному сотовому телефону родным названивает, просит их поскорее к нему на помощь подоспеть. И, самое страшное, ребенок же может легко пострадать, когда в темноте побежит изо всех сил, непослушным бесценным бриллиантом от своих родителей покатится, а ведь ребенок – не железный автомобиль…
 |
| ...а так и не нашелся богатырь, способный вырвать железную пику из земли. Фото автора |
Хоть мне и не было слышно кандидата в депутаты, но я очень хорошо мог себе представить, о чем тот говорил. Здесь необязательно являться членом городской или даже Государственной Думы. Предвыборная речь на пустыре под тракторный рокот сводилась к обещанию в совсем близком будущем это поле преобразить. Сделать поле по-настоящему чистым и плоским, без всякой лживой кривизны, на которой можно оступиться и упасть.
Казалось, следуя заведенной первыми лицами государства моде, кандидат в депутаты сейчас прыгнет в бульдозер, сам усядется за машинные рычаги и начнет железным ковшом загребать черную землю, из поля выдирая опасно торчащий прут под всеобщие одобрительные аплодисменты будущих избирателей.
Но нет, кандидат в депутаты поговорил в микрофон под рокот работающего за его спиной трактора, а затем пошел с поля. Вслед за ним двинулись журналист с телеоператором, который нес на плече продолговатую телекамеру, словно недовольный сложившейся в стране ситуацией повстанец боевую «муху». Покрутившись с танковым лязгом еще некоторое время, ушла с поля и старушка-бульдозер…
Но телекамере-«мухе» не удалось подбить самолет общественного мнения, и он улетел к другому человеку, которого избрали депутатом, а нашего кандидата теперь не то что самолет, даже трактор слушать не станет.
Поле так и осталось не убранным от кочек, кустов и собачьего творчества. Железный прут так и продолжал торчать из поля, словно чья-то страшная песня из тюремного шансона, всякий раз грозя шедшему по тропинке человеку проколоть ногу. Поэтому на прут время от времени кто-то повязывал тряпичный бантик, из-за чего он начинал походить на милую, трогательную косичку, только почему-то, словно в фильмах ужасов, торчащую из земли.
Прут был всесилен, а я беспомощно смотрел на него как на неприступную гору. Наверное, слаба в нас вера, потому и не можем гору заставить сдвинуться куда подальше от этой стратегически важной тропинки, ведущей и на автобусную остановку, и в продовольственный магазин, и даже в поликлинику. Прут пережил смену президента, смену губернатора, перевалил через перевыборы мэра и продолжал гордо существовать куском когда-то брошенной арматуры в подававшем большие надежды поле чудес.
Томск
