Николай Эстис
Курчавая проволока волос, глаза, в которых не угасал интерес ко всем и всему... Таким Сарьян оставался и через 50 лет после создания этого автопортрета. Мартирос Сарьян. Автопортрет. 1907. ГТГ
В 1958-м меня призвали в армию. И вот из Москвы я с другими новобранцами еду к месту службы, плохо представляя, куда именно.
Поезд еле тащится.
Все вокруг необычно. Полустанки, люди в шароварах сидят на корточках. Какая-то жизнь, дети, ослики... Пейзаж совершенно другой, море (я его видел четырехлетним по дороге в эвакуацию), горы…
Дотащились до станции Кафан. Армения.
К этому времени с нас, даже самых буйных, спесь сошла. Ухарство куда-то подевалось. Все затаились и осели.
Нас сажают в грузовики, я таких не видел. Борта нарощенные, а скамейки на дне кузова низенькие, тесно поставленные. Сидим лицом друг к другу. Из коленок получается зубчатая цепочка. Это делает массу плотной, немобильной.
Сначала никто не выглядывает за край борта. Но скоро стало происходить что-то невероятное. Машина завертелась вместе с дорогой... Серпантин. Только мы тогда не знали, что это такое.
С трудом приподнялись, выглянули. Нет ни верха, ни низа, ни света, ни тьмы. Ужас для человека, выросшего на равнине. Мы привыкли, что существует органичная для нас система восприятия, система осей: горизонталь – вертикаль, верх – низ. Трехмерное пространство. Есть линия горизонта. А там все это исчезает. Горизонта нет, есть нечто клубящееся. Мало того, твердой земли не видно. Бездна... Вообще ничего не видно – ни внизу, ни наверху.
Шок. Даже те, кто уже в долгой дороге заявил о себе как об урках, стали выть по-звериному и сжиматься в клубки.
А горы совсем не те, которые можно видеть на картинах или в фильмах. Это жуткие образования цвета ржавого железа на расстоянии вытянутой руки. Так дорога устроена. Глыбы нависают над тобой, и у них тоже нет ни низа, ни верха.
Наконец очутились на твердой земле и поняли, что не погибли...
Через месяц чудесным образом я оказался в Ереване, в штабе. Более того, теперь я мог после рабочего дня бывать в картинной галерее, в читальном зале Республиканской библиотеки и иногда работать вместе с дипломниками Художественно-театрального института.
Появились интересные знакомства. И кто-то из новых знакомых привел меня к Мартиросу Сергеевичу Сарьяну в двухэтажный красного кирпича дом с палисадником на тихой улице. Все, что я видел и слышал каждый раз, когда приходил к Сарьяну, восхищало меня.
Было это так.
***
Жду появления Сарьяна на веранде с плетеными стульями и креслами.
Выходит. Приветливый, расположенный к знакомству. Большая голова, курчавая проволока волос.
Спрашивает о службе – сажают ли в карцер, кто ждет меня дома.
Узнав, что я женат, говорит:
– Вы, конечно, женились по любви и в 18 лет. А она скучает, но на свидания не приезжает. И вам отпуск не дают. Наверное, трудно вам в армии? Вы же художник.
Слушаю молча. А Сарьян продолжает:
– Я вот в Верховном Совете сижу рядом с генералом. Он все пытается со мной разговаривать. А говорить мне с ним не о чем. Зато теперь поговорю с ним о вас. Попрошу – и вас освободят.
– Что вы! Мне ничего не надо!
– Но почему? Сейчас же в армии такие строгости... Вот вы на танцы ходите?
– Нет.
– Почему? Не пускают?
– Да я даже не слышал, чтобы кто-нибудь...
– Ну как же... Вот у меня был товарищ в Ростове Митя Греков, – это он о Митрофане Грекове, художнике, первом советском баталисте, – тоже военный, но всегда ходил на танцы. За девушками ухаживал...
***
Я принес наброски. Сарьян листает блокноты и помимо профессионального разбора опять расспрашивает об армии.
Потом замечает:
– Я, слава богу, в армии не служил. Теперь уже поздно – 80 лет. И вообще я за мир и дружбу.
***
 |
| Путь из бездны. Николай Эстис. Армения. 1960 |
Сарьян говорит много, шутит живо и очень тонко. Так, что я не всегда различаю грань между смешным и серьезным.
А в глубине комнат чувствуется жизнь дома – сложная, людная, беспокойная; доносятся голоса, детский плач, быстрые шаги.
Сарьян говорит:
– Не обращайте внимания.
И разговор продолжается.
На веранде появляется огромная овчарка. Приближается ко мне, наши головы оказываются на одном уровне. Собака лижет мое лицо.
Сарьян безуспешно пытается прогнать ее, а потом замечает:
– Не бойтесь! Он хороший человек, воспитанный.
***
Сарьян при каждой встрече пытался меня чем-нибудь одарить. Однажды протягивает необычный флакон и говорит, что это льняное масло для живописи. Подарок мне. Объясняет, какое прекрасное масло, из Греции. Дореволюционное... Настоящее, выдержанное, такого теперь нет.
От масла отказываюсь. Я и не мог взять его в казарму – какая там живопись… Да и выпьет кто-нибудь ненароком.
Вообще от всего, что предлагает Сарьян, отказываюсь. Даже когда он хочет подарить свой этюд.
Ставит, отходит, смотрит. Думает, наверное, что этюд мне не нравится.
Уговаривает:
– А что, неплохой этюд… Совсем неплохой! Берите!
***
Сидим на веранде, разговариваем. День теплый, мягкий. Я расслабился – расстегиваю гимнастерку, куда-то кладу ремень, панама, положенная по форме, тоже оказывается в стороне.
И вот, расположившись совсем уже по-граждански, вижу – в ворота въезжает кортеж черных машин. Из одной выходят полковники и бросаются к другой машине открывать дверцы. Появляется военный в погонах, какие, даже служа в армии, я не умею различить.
Все эти чины направляются к Сарьяну. Он встает, идет к ним навстречу.
Лихорадочно соображаю – хватать ремень и панаму, застегивать гимнастерку на все пуговицы? Но, черт возьми, я же здесь гость, почему надо стоять во фрунт? А, с другой стороны, в таком виде предстать перед полковниками и генералом из генералов...
Пока соображал, военные приблизились, и я могу разглядеть главного. Лысый плотный человек в маршальском мундире – Баграмян?
Сарьян и гость долго обнимаются, целуются.
За спиной маршала – вся свита. За спиной Сарьяна – только я.
Сарьян берет маршала под локоть и подводит ко мне:
– Дорогой, познакомься с Николаем. Он тоже маршал.
Маршал церемонно жмет мне руку. За маршалом ко мне вынужденно с рукопожатием подходит вся свита.
***
Из армии я вернулся рядовым и ничуть не горюю по этому поводу. Зато всякий раз, растирая краски, я чувствую себя маршалом.
Гамбург
Дарья Гармоненко