Улыбаясь Дюку

Легкий, воздушно-морской день, безмятежно голубое небо, стремящиеся по перрону толпы приезжих с телегами, тюками и чемоданами, встречающие их черные от загара хозяева с табличками «Дешевое жилье», «Жилье у моря». Это и есть знаменитая Одесса, и мы в ней в первый раз. Играет легкая беспечная музычка, мелодию определить невозможно, но полет души выражается песней: «А в доме моем/ Всегда лето, солнце, жара, кайф/ В доме моем/ Всегда песни, танцы, любовь, драйв/ И не стучись, и не ломись ко мне, осень».

Здание вокзала уютное, громкое, беспорядочное, как во многих южных городах. Туалета либо нет, либо он запрятан в глухие катакомбы без намека на указатели. Возле обменки опрашиваем первого встречного – как попасть на Ришельевскую, но он, широко и радостно улыбаясь, сообщает что-то вроде «Не знаю, ребята, я сам здесь впервой», но нас спасает пожилая одесская тетка в цветастом платье, заботливо восклицающая: «Нет, левее никак нельзя, там Привоз».

И заботу ее я оценила гораздо позже, когда мы томительно жарким утром с расплавленными мозгами спешили на Малую Арнаутскую в кафе «Розмарин» и, свернув не туда (не леший, видно, а городовой бес попутал) попали, по шею потонули, я бы даже сказала, завязли в бесконечных, запутанных, грязных и пыльных рядах знаменитого Привоза, где продается все, что только может пожелать душа. Ну, просто все. А по внешнему виду бардачище напоминает московские рынки конца 90-х.

А пока – мы приехали. Мы идем через переходы, которые ломятся от сувенирной продукции, пестрящей тельняшками и бескозырками с козырьками всех родов и мастей, и вываливаемся – о диво! – на тенистые просторные улицы с рядами старых домов. Мускулистые раскидистые платаны на наше удивление крупными кусками сбрасывают кору (как выяснилось, это нормальная природная ситуация), и кажется, что Пушкинская и Ришельевская залиты каким-то теплым, сиреневато-зеленоватым светом.

Обидно, когда ждешь чуда и разочаровываешься, но здорово, когда наоборот. Когда вступаешь в город со скептической ухмылкой – мол, покажите, где ваша хваленая Одесса с ее прибаутками, с Малой Арнаутской, где делается контрабанда, с Дерибасовской, на которой хорошая погода, с Молдаванкой и Пересыпью, обожающими Костю-моряка, – и через пять минут соль скепсиса вымывает утренним морским бризом, глаза сквозь ветви наполняются солнечными бликами, а главное, во всем сквозит – легкий характер, или, как писал Бунин – легкое дыхание.

Чтобы заблудиться в центральной Одессе, нужно постараться. Вся она построена «квадратно-гнездовым» способом авеню и стритов. Так что на третий день пребывания я уверенно гоняла от Ланжероновской с грациозными зданиями Оперного театра и Литературного музея до Большой Арнаутской, Еврейской, Пушкинской, отсчитывая мирно плывущие кварталы. Ориентиром, что мы близко от нашей гостиницы «Черное море», было кружевное здание в чалме: Арабский культурный центр. По иронии судьбы, первое архитектурное впечатление.

И как-то подстегивает и радует, когда направляешься по Арнаутской к морю и наталкиваешься, на что бы вы думали – улицу Лейтенанта Шмидта. Того самого. «Детьми» которого стали Бендер и Балаганов. И почему-то по-домашнему успокаивает, что дорога к морю через Лермонтовский проезд выруливает и проходит через ряды пыльных гаражей. И как-то удивляет, что долгожданное море у Ланжерона с лежбищами котиков и супом водорослей не выдерживает соперничества с волевым характером города.

«Улыбаясь Дюку,/ по бульвару хожу,/ Со второго люка/ на него не гляжу», – эту лирическую песенку вовсе не Чиж написал, а кто-то из местных одесских рокеров. Именно она вспоминается, когда выходишь на просторный тенистый Приморский бульвар. А вторая мысль: почему Приморский бульвар не «при море»? То есть почему между ним и морем еще одна улица, порт и морвокзал? А вот почему. После сооружения Потемкинской лестницы нижние ее ступени были под водой! То есть, выйдя из моря, ты попадал на лестницу, а вверху маячил встречающий тебя градоначальник.

Но сегодня вид с Потемкинской – сплошное расстройство. Ладно, осушили море, сделали эстакаду и так далее. Но теперь морской ландшафт рассекает надвое чрезвычайно денежно необходимое уродливое здание отеля. И восьмое чудо съеживается, тускнеет, проигрывая длинной, по всей длине украшенной грифонами, керченской лестнице на гору Митридат. Правда, по счастью, как и раньше, задумчив Пушкин, уверен и горд Дюк, величественна Екатерина, а Приморский бульвар переходит в бульвар Жванецкого. И правильно: любимцев надо чествовать при жизни.

Крупные, блестящие булыжники мостовой, заботливо наклонившиеся тенистые липы, трехэтажные дома: в этой части Дерибасовской улицы – тишь и покой провинции. Дерибасовская вообще разная. Начинаясь от моря, где на небольшой площадке скромно стоит фигурка Хосе (Иосифа) де Рибаса с лопатой, она, потихоньку разгоняясь и набирая силу, превращается в многолюдный и шумный променад. В Пивном саду в кафе «Рыбный город» играет смешной еврейский мотивчик: «Ах, лимончики, мои лимончики,/ Вы растете у Сары на балкончике». Толпы разрываются между соблазнами: посидеть на лавочке рядом с Утесовым либо на «двенадцатом стуле».

И по этому поводу нельзя не вспомнить про евреев, к числу которых относились и авторы знаменитого романа, цитаты из него можно увидеть даже на магазине «Здоровiй сон»: «Человек, лишенный матраса, жалок». Одесское еврейство – тема неисчерпаемая. Улица Еврейская, 1 – здесь жил писатель, переводчик и видный сионист Владимир (Зеев) Жаботинский, а теперь висит памятная колонна, увенчанная его героем и альтер-эго Самсоном Назореем, мемориал «Дорога смерти» в Прохоровском сквере: на это место фашисты сгоняли евреев и отправляли в концлагеря. Бесконечные памятники и памятные доски – Исааку Бабелю, Семену Кирсанову, отцу поэта Леониду Пастернаку, поэту Семену Липкину, героям повести Катаева – Петьке и Гаврику. Да мало ли!

Или вот, например, табличка: «В этом здании с 31 марта 1931 года по 1 апреля 1932 года работал управдомом Остап-Сулейман-Берта-Мария-Бендер-Бей». Мне кажется, вся Одесса в этом. Литературоцентричная, смешная и серьезная, всеядная, где вымышленные герои становятся реальными, а реальные вымышленными. Город, треть населения которого вымерла из-за любви к искусству: чума прибыла в Одессу с труппой актеров. Город, умеющий смеяться над смертью, как в песне: «На Дерибасовской случилася холера,/ Ее схватила одна б*** от кавалера/ Пусть Бога нет, но Бог накажет эту бабу,/ Что в подворотне где-то видала арабу». Город-интернационалист, замешенный на множестве кровей, город-вундеркинд, сумевший за два века обеспечить себе славу не меньше, чем у Парижа.

Дабы прочувствовать концентрат одесскости, надо зайти в садик Литературного музея, где собрана целая кунсткамера фарсовых памятничков. На шаланде плывут Костя-моряк и рыбачка Соня, Одесса-мама нянчит своих младенцев-основателей, у столика ссутулился герой одесских анекдотов безымянный Рабинович (на столик нужно класть денежки), на «Антилопе-Гну» несутся герои «Золотого теленка», а Ильф и Петров изображены в виде… нетрудно догадаться – Минина и Пожарского. Но все рекорды бьет Высоцкий, подающий людям сердце, окруженный музами и одесситами в виде сатиров. Очень хотелось бы такого в Москву вместо мумии на Ваганьковском и распятия на Трубной. Да кто ж нам даст?