Понеслась душа в рай!

Опен-эйры влились в нашу жизнь просто и органично, будто так должно было быть и было всегда. И незамедлительно оттеснили куда-то на задний план традиционную дачу – с ее пахучими грибами, жарким, гудящим насекомыми огородом и гудящими же поутру фермерскими молоковозами. Собственно, никто не подозревал никакой четкой цели, задачи, концепции, когда какой-то неявный Наташкин знакомый по имени Игорь Аист позвал нас на некую Красную поляну в район реки Яхромы близ села Ильинское. Только был уговор – нужна палатка. А палатка, как вспомнили дружными усилиями, была в закромах у Ирки, которая согласилась дать в пользование, отрыв ее где-то на антресолях. И какая это была, однако, палатка – старая, советская, ядреная! С толстыми, как трубы, металлическими конструкциями и плотным тентом она паковалась в мешок, весивший 9 кг! А парня, который помог бы подтащить от дома, у нас не было: так что пришлось волочь домик на хрупких девичьих плечах.

Что было тогда? Ну, конечно, вечная гомонящая электричка с разъезжающимся по дачам людом, ослепительные прокаленные жарким июньским солнцем перроны, путь километров в пять по ручьистой, усеянной грязями и лужами местности. Компания подобралась веселая и странная. Мы – еще тогда юные, наивные, необстрелянные, тоже юный, но изо всех сил старающийся сойти за бывалого Аист в костюме милитари, взрослая – где-то лет под 30 – активная и общительная Юлия и еще один совсем зеленый пацанчик, тщетно пытавшийся привлечь мое внимание. В моих интересах были взрослые – старше лет на 20 по меньшей мере. Был пестрый густой шалаш деревьев, где мы разбили лагерь, жгучие рыжие муравьи, оставившие на животе памятное красное пятно. Потом я, бегущая по лугу, пытающаяся окунуться в отдаляющиеся клоки тумана и на бегу вспоминающая песню «А я еду за туманом». На берегу группки людей занимались йогой, и поразительно – все купались голышом. При этом никто никого не упрекал, не читал мораль, никто ни к кому не приставал.

С сигнально красной палаткой, постановку которой мы так и не осилили в одиночку, мы съездили потом на Истру – на фестиваль «Жизни градъ», тоже, как водится, с восточными практиками, со студией «Танцы народов мира». Руководившая добровольными танцорами пышнотелая и русоволосая дама двигалась на удивление легко и знала тексты песен на разных языках – русском, английском, польском, немецком. До сих пор в ушах звучит: «Со вьюном я хожу, с золотым я хожу, я не знаю, куда вьюн положить», и еще ритмично-медитативное упражнение: «Ой, хорошо! Хорошо-то как!» Была еще хороводная игра, где все выбирали парня и целовали его под платком. Я замешкалась, но сомнения разрешил мелькнувший в хороводе Аист. Мы бегали по узким тропинкам с горбатыми змеящимися корнями, под низко наклонившимися ветвями ив, и теплая ночь словно укутывала нас купанием в теплой мерцающей воде, где Юлия, как взрослая опытная женщина, восхищалась бицепсами того молодого пацанчика, который безуспешно кадрил меня.

Так была почата эра опен-эйров. Правда, в последующие года два отвлек внимание популярный фестиваль «Нашествие». Но он, со всем его рок-пафосом, с Шевчуком, Гариком Сукачевым, Найком Борзовым и Земфирой, увы, оказался событием совсем из другой оперы. Посудите сами – ну как можно ощущать себя человеку, если на закрытый и постепенно вытаптываемый пыльный клочок земли загоняют несколько тысяч людей на целый день, частенько без права выхода, да еще с дорогим пивом и платными туалетами. Может быть, всего разок случился у нас сумасшедший драйв, когда при песне «Эй, ямщик, поворачивай, к черту» поэт Чемоданов сказал: «Ну, понеслась душа в рай», и мы со всей чумовой толпой, или где-то почти на ее плечах, понеслись вперед к сцене. Но в целом официальный фест с ломящимися от народа электричками, с ментовским оцеплением и длиннющими хвостами в палатки и рядом не ночевал с нашими природниками, с open-air – открытым воздухом в прямом и переносном смыслах.

Может быть, кто-то скажет иначе, но подозреваю, золотое время неформальных фестов выпало на нулевые. В это время по всей России понародилась масса опен-эйров по интересам – с разностилевой музыкой, танцами, восточными практиками, ремеслами, байками, яхтами и прочим. А следующей главой нашей эпопеи стало знакомство с их советским прародителем – Грушинским фестивалем авторской песни – Грушинкой, или вообще коротко, Грушей, – хотя, говорят, отцам-основателям этот вариант зело неприятен. Медитативно влекущаяся электричка из Самары, в которой (о диво!) есть раздолбанные, допотопные, но туалеты, Волга с ее мощными водами и длинными песчаными косами, крутые бока Жигулевских гор, дремучий лес, в котором после возжигания тысяч костров не оставалось даже самого захудалого комара. Разбитная компания группы «Небослов», вырезанный из ствола посох и вечная похабная болтовня «сундучка со сказками» Кирилла, адская и непримиримая борьба с соседями за дрова и разномастный музыкальный рокот феста, уже тогда далеко вышедшего за рамки «авторской песни».

Глупо спрашивать, чем привлекли эти фесты. Конечно, свободой. Тем, что энтузиасты организуют его сами, приглашая таких же волонтеров. Потому что все музыканты выступают бесплатно, для своего удовольствия, а слушатели не платят за вход. На природе, рядом с тихой подмосковной речушкой,  ручьем, озером, возле костра отряхиваются городские ненужности, пошлости, условности и прочие путы. Нет необходимости бычиться, выпендриваться, стараться показаться круче других. Это действо сродни карнавалу, во время которого все становится с ног на голову. Ну, конечно, с тем условием, что нужно быть миролюбивым, не разводить «пикник на обочине», а просто наслаждаться ритмами тамтамов, шумом реки и шелестом листьев, пением и беседой. Как, например, на легендарном фестивале «Пустые холмы», который без всякой рекламы,  меняя место дислокации, разросся до неконтролируемых размеров.

Но стоп. В казалось бы благодатном росте феста таилась подлая закавыка. Гигант пожирал и пожрал самое себя. Как свободное неформальное, но все же государство, фест требовал законов, казны, адекватных управителей. Управлять становилось все сложней по мере распухания праздника и притока туда элементов, в простречии именуемых гопниками. Оказалось, совсем нелегко найти компромисс между законами и «открытым воздухом». Ныне же порой на фестах складывается совсем грустная ситуация, когда замаскированные под оздоровительную антирекламу правила опен-эйров становятся почти явным и разрушительным компромиссом с местной властью. Как случилось, например, на празднике Ивана Купалы. Девушкам нужно венки пускать – да река далеко, нужно бежать в лес за цветком папоротника – да заповедную рощу веревочкой обтянули. Орги развели костер (другие жечь запрещено), а прыгать голыми через него нельзя – по слухам, церковники жалобами закидали. Туда нельзя, сюда нельзя – никуда нельзя. Как говаривал герой сказки Туве Янссон  Ондатр: в воздухе какие-то предвестья. Впрочем, хочется верить: тот, кто вкусил запретный плод,  все равно будет искать и найдет зону своих опен-эйров. По явкам и паролям, по мыслям и чувствам, по хитрому пазлу своей индивидуальности.