Вадим Черновецкий
На минуту можно забыть о том, на какой ты отметке. Сиди и загорай. Фото Александра Шалгина (НГ-фото)
Вышли из джипа мы у подножия. Напялили неимоверные для неопытного человека рюкзаки и двинулись по жаре наверх. Минут через 15 я был уверен, что идем мы уже часа два.
Мы вошли в лощину на высоте 1400 метров. Со всех сторон она была огорожена горами, напоминая гигантскую комнату без потолка. Затем мы полезли на четвереньках по крутому склону, камни которого постоянно разъезжались под нами. Вид на долину напоминал уже вид с крыши небоскреба. Я вдруг понял, что при неосторожности разбиться насмерть можно уже и здесь.
Мы остановились. Перед нами стеной стояла отвесная черная скала. В нее были вбиты металлические скобы одна над другой. В итоге образовалось нечто вроде лестницы для рук и ног. Она уходила вверх метров на 50.
– Интересно, – спросил вдруг почему-то дядя Петя, – имеет ли тут какое-то значение, с пяти метров падаешь или с пятидесяти?
– Имеет, – ответил мой двоюродный брат Андрей в своей манере. – С пятидесяти лучше. С пяти еще в реанимации будешь неделю корчиться, а тут хоть сразу подохнешь.
Видимо, хорошее настроение не покидало его ни на минуту.
На смену вертикальному испытанию пришло горизонтальное. Мы шли теперь в буквальном смысле над пропастью. Справа тянулась прибитая к скале проволока, к которой нужно было цеплять страховку. Под нами же, кроме узких металлических штырей, вбитых перпендикулярно отвесной скале, не было ничего.
В какой-то момент замок на моей страховке сломался. Это означало, что если я сорвусь, то она удержит меня лишь в том случае, если момент натяжения придется не на защелку. Теперь я рисковал жизнью не только в секунды перестегивания, а постоянно, всегда. А тут еще и одна из планок оказалась отогнута так, что наступать на нее было уже нельзя. Пришлось шагать через нее, делая чуть ли не шпагат…
Штыри были позади. Но там при всем моем неуважении к сломанной страховке можно было по крайней мере хвататься за шнур руками и не зависеть слишком сильно от одних ног, которые имеют свойство оступаться. Теперь же нужно было шагнуть на выступ шириной сантиметров 20–30 и довериться только ногам. Страховочный шнур закончился. Справа была, как водится, отвесная скала без каких-либо бугорков, за которые можно было бы держаться. Слева, как обычно, пропасть.
– Что-то не нравится мне вот этот участочек… – пробормотал я, едва сдерживая нечеловеческий страх.
– А что? – невозмутимо и даже удивленно ответил дядя Петя. – По-моему, очень симпатичный.
Его непосредственность окончательно добила меня. Я шагнул. После такого диалога ничего другого уже и не оставалось…
Следующий этап был каким-то более добротным и честным. Падение, вероятно, означало бы смерть, и страховки тоже не было. Но теперь хоть было за что хвататься руками и куда ставить ноги. Мы быстро карабкались по бугристой скале, похожей на гигантскую лестницу с огромными каменными ступенями. Далее, совсем как в кино, мы, схватившись руками за край обрыва, подтянулись и перекинули за него ноги. Одним словом, эффектно влезли на новую высоту.
Это был свежий, душистый альпийский луг. На нем мирно пасся горный козел. Когда я достал фотоаппарат, козел повел себя так же, как поп-певец, застигнутый с новой любовницей кем-нибудь из папарацци, – бросился наутек. Хорошо еще, что камеру не разбил.
На смену великолепным красочным цветам пришла каменная пустыня – кучи, завалы из белой гальки. Сил уже не оставалось. Таких нагрузок у меня не было больше никогда в жизни – ни до, ни после. Я пытался срезать путь и поэтому отклонялся от красного пунктира, обозначавшего правильный маршрут. В какой-то момент между мной и другими пролегла расщелина. Она становилась все шире и глубже. Если бы я вернулся, чтобы ее обойти, то отстал бы уже совсем катастрофически. Даже многоопытный Андрей не знал, что мне делать.
– Ты попал, – сказал он, как будто я не знал без него. В конце концов я повис на краю обрыва и спрыгнул, каким-то чудом оставшись целым и невредимым.
Не знаю, сколько мы еще шли по камням. В горах теряется представление не только о расстоянии, которое на глаз кажется там меньше. Искажается высота, закручивается время. Остаются лишь опасность, одиночество и красота.
В какой-то момент началась снежная пустыня. Это стало для меня полной неожиданностью. Я всегда думал, что вечные снега лежат на каких-то запредельных высотах, где моя нога никогда не ступит. К тому же поначалу мне не было холодно. Я был в шортах, футболке и кроссовках. Я шел в таком виде по снегу довольно долго. Полчаса? Час? Не знаю. Солнца при этом не было. До какой степени должен был разогреть меня предыдущий подъем, чтобы можно было вот так идти?
Между тем приближался самый кошмарный, самый мучительный для меня этап нашего похода. Это был огромный снежно-ледяной склон, который крутел с каждой минутой.
Все ушли вперед, растворившись в густом сером облаке. Видимость составляла метра три. Я начинал замерзать. А главное – мои кроссовки предательски скользили. Такого мерзкого экзистенциального чувства неуверенности, когда каждый шаг может оказаться последним, и постоянного дикого ужаса, я не испытывал никогда в жизни. Склон был длинный, на сотни метров уж точно, и весь усыпанный здоровыми валунами. В случае падения, думаю, я бы не смог уже за что-либо удержаться и остановиться: слишком большой был угол наклона. Я катился бы все быстрее и быстрее, пока не расшибся бы насмерть о какой-нибудь булыжник.
Доставать из рюкзака альпийские сапоги с цепкими подошвами было уже поздно. Если бы начал тут менять обувь, то точно бы потерял равновесие...
Я догнал своих спутников на перевале. Они медленно шли по узкой, сантиметров 30, тропинке. Справа был одоленный нами бесконечный откос, утонувший в холодном облаке, слева – отвесная скала. Мы немного не дошли до высшей точки Германии – горы Цугшпице. Но – из-за накрывшего нас циклона – большинством голосов решили возвращаться.
Вниз я решил не идти, а сползать. Так было гораздо безопаснее. В какой-то момент я вообще поехал на пятой точке. Возникло странное ощущение эклектики. Это напоминало детское катание с горок, на санках или просто так, с веселыми криками и визгами, с возвращением домой в раннюю зимнюю ночь, по хрустящему, аппетитному снегу и уютным попиванием горячего чая, с трескучим морозом за окном.
В том положении, в котором я был, все это казалось неуместным и одновременно ободряющим. Я ехал и улыбался. Смертельно опасное восхождение сменилось развлекательным спуском.
Помню, я опять старался, чтобы позади меня были один-два человека, но в какой-то момент опять отстал. Не знаю, как я вообще смог добраться до палатки. Помню, что когда я шел по горизонтальным штырям, ноги мои от усталости тряслись крупной дрожью и я всерьез боялся оступиться. Тогда я остановился на штырях, прямо над пропастью, и, держась руками за шнур, привалился лицом к скале. Отдохнув, я двинулся дальше. Неожиданно для себя я стал почему-то напевать «В лесу родилась елочка». По-видимому, включился бессознательный механизм защиты.
…У горелки мои спутники о чем-то говорили. А я сидел в темноте, смотрел на пламя и мысленно клялся, что никогда больше не полезу в горы.
Утро было жарким и солнечным. Все ушли добивать Цугшпице, а мы с младшим двоюродным братом остались у палатки. Ему идти было лень, а я сказал, что хочу побродить здесь – пофотографировать. И, конечно, я помнил свой вчерашний ужас. Решил быть благоразумным. Я и был им… пока вновь не засмотрелся на горы.
И все повторилось. Мною овладело нестерпимое желание взобраться туда. Не на вчерашнюю скалу, где была вертикальная лестница, а на другую, соседнюю, безо всякой лестницы. И снова я подумал: если станет по-настоящему опасно, я просто возьму и пойду обратно. И вновь все пошло не так, как я думал. Не в силах остановиться, я снова взобрался почти на вершину, снова замирал от ужаса и восхищения перед открывшимся мне видом, снова не знал, как буду спускаться, но каким-то чудом вернулся вниз целым и невредимым.
С тех пор я не раз лазил в горы в разных странах и частях света, делал фотографии, замирая от счастья и страха… но реального риска для жизни все же избегал.
Пожалуй, этот поход в Альпы был моим самым опасным в жизни приключением – и одновременно самым ярким. Это была сплошная борьба двух сил – благоразумия, осторожности, самосохранения и жажды красоты, открытий, прорывов, свершений. Думаю, эта борьба знакома каждому из нас.
Какая же из этих сил… лучше, важнее, правильнее? Я не знаю. Без благоразумия мы бы давно уже погибли. Без дерзновения жили бы скучно, не развивались, не творили. Вероятно, задача человека – найти какой-то баланс между этими двумя силами, обрести гармонию.
Дарья Гармоненко