Ольга Зеленкова
Эмиграция – это испытание.
Фото Алисы Ганиевой
Ремонт надвигался неотвратимо, как зубное протезирование. Никакие мои ухищрения в виде новых дорогих штор не меняли ситуации, как не меняют самочувствие водочные полоскания при обострении кариеса. Предчувствия этого замечательного мероприятия также были до удивления схожи с ощущениями в канун посещения зубоврачебного кабинета. Усиливались они тем, что знакомая нам интернациональная бригада строителей была ангажирована на полтора месяца вперед, а их электрик Франк сразу после уезжал в отпуск. А нам без электрика – ну просто никак!
С самого начала мы с мужем решили, что будем иметь дело только со строителями, работающими официально, заключающими договоры. Головная боль с недоделками, отвалившейся плиткой и проблемами с нижними соседями нам была не нужна. И, конечно, говорящими по-русски, хотя бы немного. Чтобы идиоматические выражения не требовали перевода. Обзвонив знакомых, супруг понял, что надо засесть за газеты. Где-то между объявлением о срочной продаже двух черных (!) могильных обелисков – не по 5000, всего за 3000 – и объявлением некой Симы из Бердичева, искавшей невесту сыну, который, так и быть, «согласен переехать на ПМЖ в Германию», была найдена колонка, предлагающая услуги строителей всех специальностей. Муж набрал первый номер телефона…
«Вы знаете, у меня в роду были зулусы!» – бойкий блондин с кучерявыми волосами сидел в нашей гостиной уже второй час. Осмотр квартиры занял у него всего десять минут, а тщетные попытки супруга обратить его внимание на проблемы с неровностями пола не вызвали у него ни малейшего интереса. Зато мы успели обсудить экономическую программу госпожи Меркель и проблемы ассимиляции турецких иммигрантов. Несколько позже мне удалось выяснить, что потомок зулусов работает один, а про бригаду в объявлении приврал и что инструментов для работы у него практически нет. Время было потрачено впустую, но, видя радость гостя при возможности обсудить на русском языке все премудрости берлинской жизни, мы даже растрогались. Ну, бывает, каждый из нас когда-то здесь начинал.
Второй гость был утончен, через руку был перекинут серый плащ, худощавые длинные пальцы сжимали завернутую в бумагу книжку. «На ранних поездах» – прочла я раскрывшийся томик. В чудеса я верила давно. Например, у меня был знакомый дог-алкоголик, рост которого позволял ловко опрокидывать стопки с водкой, стоящие на столе. Напившись, он принимался орать пьяные собачьи песни и обниматься с домашними. Согласитесь, он не виноват, что когда-то от чумки его лечили спиртовыми настойками. Поэтому при виде интеллигента высшей пробы с Пастернаком в руках и аристократическими манерами я не моргнула глазом и показала проблемные места квартиры. Если собаки жрут водку и поют песни, почему люди, читающие Пастернака и имеющие пальцы Вана Клиберна, не могут настилать ламинат? Согласитесь, они не виноваты, что так поворачивается жизнь?
Через тридцать минут почти профессионального обмера всей квартиры, дельных предложений и деликатных «простите ради Бога!» мы уселись за стол составить смету. Тут-то и выяснилось, что с Владимиром Леонидовичем мой супруг не сработается. По каждой цифре наш гость справлялся по телефону у жены. Мой же муж, получивший точные сведения о безоговорочной победе патриархата в масштабе всей Вселенной, сказал, что «с теткой он дело иметь не будет». Забегая вперед, должна сказать, что впоследствии мы подружились с Владимиром Леонидовичем и его очаровательно-деловой супругой. Дипломатично обойдя вопрос ремонта, мы сошлись на почве библиографических редкостей и подкупающей внимательности новых друзей.
Потом наступил черед малоинтересных посетителей, которые приходили по двое-трое. Осмотрев квартиру, они звонили по телефону кому-то и на ридной мове докладывали, что «москалям надо зробыть хату». У меня было ощущение, что я не в Берлине, а в московском Бирюлеве. И с ближайшего строительного рынка ко мне заглянули продавцы. Цен они не говорили, жевали губами, в глаза не смотрели, а как-то улыбались в пространство. Так продолжалось дней восемь. Были заброшены все дела, поскольку все приезжавшие опаздывали минут на тридцать. Моя профессиональная деятельность приостановилась, а здоровье стало капризничать. Венцом подготовительного периода стал звонок в восемь утра.
– Добрый день! Это вам надо сделать ремонт? Я готов приехать посмотреть фронт работ, – тут голос сделал паузу, а затем солидно добавил: – Я посмотрю на вашу квартиру, на вас, оценю вашу платежеспособность и скажу, согласен ли я работать. Но учтите, за выезд я беру 15 евро!
– А если вы нам не понравитесь, то вы нам заплатите 15 евро? Мы же тоже на вас время тратить будем! – Муж еле себя сдерживал. На том конце юмора не оценили.
– Соглашайтесь. Города вы не знаете, магазинов – тоже. С языком, я так понимаю, тоже не все хорошо. Вас «обуют». – В интонациях было столько самодовольного жлобства, что стало стыдно.
Опыт общения с соотечественниками, коими я считаю всех тех, кто говорит на моем родном русском языке и которые когда-то жили на территории СССР, заставил задуматься о природе эмиграции. Большой энциклопедический словарь пишет: «Эмиграция – добровольный или вынужденный отъезд в другую страну». Возраст людей, с которыми я сталкивалась в Берлине, говорит о том, что эта часть соотечественников приехала сюда добровольно. Истинных причин такого шага все равно никто никогда не расскажет. Потому что ничего хорошего к вашему имиджу не добавит то обстоятельство, что борьба с трудностями стала более заманчивой здесь, где проблемы общего порядка уже решены. А не там, где свои проблемы невозможно решить без решения проблем общих. Одним словом, на родине надо начинать с нуля, здесь – готовая платформа, на которой надо удержать равновесие.
В философии есть понятие «социальная стратификация» – социальная неоднородность общества, условия, при которых различные социальные группы имеют неравный доступ к различным социальным благам. За премудрыми словами скрывается обычное расслоение граждан, обусловленное многочисленными факторами – доходами, образованием, бытовыми условиями и пр. В философии есть также понятие «социальная мобильность» – когда из одного слоя мы попадаем в другой. Например, потратив массу сил, становимся адвокатами, имея в роду сплошь потомственных сапожников. Понятное дело, что эмигранты, попав в новую среду, вынуждены преодолевать двойные барьеры социальных границ. Какие шаги логичнее всего делать в таких обстоятельствах? Постараться полностью погрузиться в среду, перенять ее привычки, правила общения, нормы поведения. Чтобы разница между тобой – эмигрантом и соседом – коренным жителем стала минимальной. После успешного преодоления первой ступени есть шанс на продвижение дальше. Когда я высказала подобную мысль знакомым, меня заклевали – зазвучали слова «самобытность», «традиции» и даже «национальное самосознание». Хотя имелось в виду лишь соблюдение уставов в чужом монастыре.
Зачем было покидать родную страну, чтобы лелеять ментальность и блюсти традиции? И речь не о любви к березам, квасу или форшмаку. Речь о тех обязанностях, которые исправно выполняют члены здешнего общества, что и позволяет этому обществу жить спокойно. А ведь именно гарантия спокойствия вас сюда скорее всего и привела.
И вот здесь происходит забавное явление, которое я назвала «эмиграция назад». Упрямство, с которым наши соотечественники не желают подчиниться окружающей среде, достойно лучшего применения. Поведенческие стереотипы прошлых лет и мест получают прописку в новой жизни. Более того, входя в противоречие с общепринятыми стандартами, наш соотечественник бравирует своим, как ему кажется, революционным нонконформизмом. Опоздать на деловую встречу (святое, если речь идет о своем же земляке), схалтурить (если уверен, что не заметят) – все это не что иное, как психологическая эмиграция туда, где это было возможно и, к сожалению, распространено. Я не идеализирую ни немецкое общество, ни российское, ни какое-либо другое. Члены общества не обязаны любить друг друга, утирать друг другу слезы в тяжелую минуту, но они стараются уважать интересы свои и ваши, делая жизнь комфортной.
«Эмиграция – это тяжелое испытание», – сказала подруга, прожившая в Канаде двадцать с лишним лет и сделавшая там карьеру. Под испытанием она, видимо, имела в виду постоянный процесс работы над собой, который на чужой почве отнимает особенно много сил. И эти заметки не об отказе от собственного характера и забвении корней, а о необходимости быть обучаемым. Особенно когда есть чему поучиться.
