Кобры, выползни, гадюки

Как ласковая кобра я, ласкаясь, обовьюсь…
Густав Климт. Водяные змеи I. 1904–1907. Галерея австрийского искусства (дворец Бельведер), Вена (Австрия)

Поэтессе и писательнице Зинаиде Гиппиус, родившейся в год Змеи, принадлежит формула женской неотразимости:

…И я такая добрая,

Влюблюсь – так присосусь.

Как ласковая кобра я,

Ласкаясь, обовьюсь.

Бороться с этим очаровательным существом с немигающими глазками бессмысленно и глупо. Скульптура Медного всадника тому наглядный пример. Известно, кого и зачем обессмертил в бронзе Фальконе, но вся «Россия, поднятая на дыбы» оказалась бы весьма неустойчивой, если бы не змея. Бронзовая змейка, которую попирает копыто коня, – одновременно и жертва, и опора памятнику.

Вот парадокс! Получается: змея подколодная, пригретая на груди, ядовитая гадина, которую надо непременно раздавить, и т.д. И вместе с тем – очаровательное создание. Мало того, борьба со змием в традиционном смысле оборачивается полной своей противоположностью и в конечном счете не несет иной раз в себе ничего плохого. Мы зачарованно смотрим в глаза этой ползучей гадины, ужасаемся, но глаза отвести не можем:

«– Бандар-логи, – наконец прозвучал голос Каа, – может ли кто-нибудь из вас без моего приказания пошевелить рукой или ногой? Отвечайте.

– Без твоего приказания мы не можем шевельнуть ни ногой, ни рукой, о Каа.

– Хорошо. Сделайте один шаг ко мне…»

Сделаем шаг, все равно нет шансов преодолеть этот колдовской соблазн! Почти как у Бунина в стихотворении «Змея»:

Где суше лес, где много пестрых листьев

И желтых мух, там пестрый жгут – змея.

Чем жарче день, чем мухи золотистей –

Тем ядовитей я.

Ладно бы Иван Алексеевич написал и забыл, как страшный сон, но у него еще одно стихотворение на эту животрепещущую тему есть:

Глаза козюли, медленно ползущей

К своей норе вечною сонной пущей,

Горят, как угли. Сумрачная мгла

Стоит в кустах – и вот она зажгла

Два ночника, что зажигать дано ей

Лишь девять раз, и под колючей хвоей

Влачит свой жгут так тихо, что сова,

Плывя за ней, следит едва-едва

Шуршанье мхов…

Такое ощущение, что поэт любуется не змеей, а девкой деревенской, которая ему пригрезилась в козюле. И он имеет на это все основания. Понятно, что мифология, тем более библейская, дает обширный материал для всякого рода толкований. Согласно одному из них, змея – непременный атрибут зла, согласно другой – символ мудрости и (внимание!) – Христа: «Древо Жизни – мудрость, благоприятный символ; как образ попираемого зла и торжество Христа над силами тьмы, змея присутствует у основания креста в сцене Распятия. В то же время, по утверждению Тертуллиана, христиане называли «Добрым Змием» Христа, символом которого нередко выступает изображение обвившейся вокруг креста (обычно Т-образном) или распятой на нем змеи» (из «Энциклопедии символики и геральдики»).

Жертва и опора: яд змеи может уконтрапупить, а может и вылечить. Но надо ли так глубоко углубляться в мифы? Литература однозначно утверждает: надо – и нещадно эксплуатирует этот образ: «Ведь с чего началось? Искал Ерофей Марков дурмашки да строганцы и нашел в той яме золотые комышки. Вроде и просто, а как подумаешь, – большая это редкость, чтоб в здешнем жильном золоте отдельно комышек найти…»

Так начинается один из сказов лауреата Сталинской премии Павла Бажова «Золотые дайки», который был, к слову сказать, опубликован в 1945 году в журнале «Новый мир»… Появись он сейчас, все бы в один голос заявили, что Павел Петрович борется с золотым тельцом. Однако как ни вникай и ни следуй вглубь за героями Бажова, а ничего подобного там нет и в помине: «– Многие, – говорит, – золото ищут, а ни у кого настоящего понятия нет. В старых списках про это по всей тонкости показано. Владеет золотом престрашный змей, а зовут его Дайко. Кто у этого Дайка золотую шапку с головы собьет, тот и будет золоту хозяин».

И тут змей Дайко вступает носителем некоей тайной мудрости и подземных сокровищ. Прямо-таки горьковский Данко, тот же революционер, только подземный, подпольный. Ведь в советские времена в кержаках, которых изображал Бажов, видели чуть ли не первых революционеров, которые боролись с официальной церковью, хотя Сталин и вышел из семинаристов. Выходит, что Бажов со своими кержаками-золотодобытчиками словно бы избывал грех вождя всех физкультурников перед своим темным прошлым?

Это если мы пойдем налево, то есть по пути, протоптанному Бажовым. А у него змей в сказах не мало. Вот еще один – «Великий Полоз»: «Это есть Великий Полоз. Все золото в его власти. Где он пройдет – туда оно и подбежит. А ходить он может и по земле, и под землей, как ему надо, и места может окружить, сколько хочет. Оттого вот и бывает – найдут, например, люди хорошую жилку, и случится у них какой обман, либо драка, а то и смертоубийство, и жилка потеряется. Это, значит, Полоз побывал тут и отвел золото…»

В этом сказе змей уже выползает из подполья наверх. Вряд ли, конечно, Великий Полоз синонимичен Великому Кормчему (кстати, напрасно вы думаете, что Великий Кормчий – это Мао Цзэдун, впервые Великим Кормчим газета «Правда» в 1934 году провозгласила именно Сталина, и тут опять-таки не обошлось без христианской символики, Иоанн Златоуст в своем сочинении «Беседы на книгу Бытия» Великим Кормчим называет Бога!). Но – главное: канонизация одного из главных врагов христианства в качестве литературного героя состоялась! Если оглядеться по сторонам в поисках точки опоры, то всякая категоричность относительно змеи – опасна.

Змея в литературе – столь сочный и сильный символ, что способен повергнуть к своему подножию любого противника. Вот несколько примеров. Один из рассказов Чехова «В овраге»: «И в этих немигающих глазах, и в маленькой голове на длинной шее, и в ее стройности было что-то змеиное; зеленое… с желтой грудью, с улыбкой, она глядела, как весной из молодой ржи глядит на прохожего гадюка, вытянувшись и подняв голову».

«Гадюка из спелой ржи» – это просто-таки эталон женского портрета в русской литературе. Равновеликих метафор не много найдется. Разве что у Шолохова в «Тихом Доне»: «Емельян проводил Аксинью глазами, медленно, как слепой ноги, переставляя слова, сказал:

– Гнида гадкая, вонючая, какая ни на есть хуже. Давно ли в чириках по хутору бегала, а теперя уж не скажет «тут», а «здеся»... Вредные мне такие бабы. Я бы их, стерьвов... Выползень змеиный!»

Всю современную литературу можно чохом, не глядя, смело отдать за одного только шолоховского выползня!

А вот еще одно сокровище, еще один перл и адамант. Несравненная «Гадюка» Алексея Толстого: «Когда появлялась Ольга Вячеславовна, в ситцевом халатике, непричесанная и мрачная, – на кухне все замолкали, только хозяйственно прочищенные, полные керосина и скрытой ярости шипели примусы. От Ольги Вячеславовны исходила какая-то опасность. Один из жильцов сказал про нее:

– Бывают такие стервы со взведенным курком... От них подальше, голубчики...»

Вспомним, кстати, замечательный одноименный фильм Виктора Ивченко с Нинель Мышковой в главной роли.

«– Это совершенное бесстыдство – лезть к человеку, который женат... Вот удостоверение из загса... Все знают, что вы – с венерическими болезнями... И вы с ними намерены делать карьеру!.. Да еще через моего законного мужа!.. Вы – сволочь!.. Вот удостоверение...

Ольга Вячеславовна глядела, как слепая, на визжавшую Сонечку... И вот волна знакомой дикой ненависти подкатила, стиснула горло, все мускулы напряглись, как сталь... Из горла вырвался вопль... Ольга Вячеславовна выстрелила и – продолжала стрелять в это белое, заметавшееся перед ней лицо...»

Ольга Вячеславовна – купеческая дочка, ставшая кавалер-девицей Красной армии. Казалось бы, мужик в юбке. А вот ведь. Советская власть, перетасовав колоду, любовь, как ни старалась, отменить не смогла. А жаль…