Как я не был космонавтом

Каждый надеется на то, во что верит.
Фото Trend/PhotoXPress.ru

Как-то несколько лет назад попал я в больницу. Даже не попал, а, можно сказать, загремел. Потому как было это со мной впервые в жизни. А когда что-то случается впервые, это происходит под страшный грохот чувств и впечатлений.

Короче, как мне позже объяснили, это было что-то вроде гипертонического криза. Причем давление скакнуло на глазах у настолько опытной и бдительной врачихи, что она не нашла ничего лучшего, чем вызвать «скорую помощь».

И вот мы мчимся темным вечером по Москве, над моей головой орет сирена, и один из санитаров мне говорит: «Вы на носилки прилягте. Потому что мы сейчас уже на территорию въезжаем, а там у нас принято вашего брата лежа выносить». «Какого брата?» – встрепенулся я. Но тут второй санитар добавил юморка: «Да успокойтесь вы. Морг мы уже проехали».

Я прилег, и меня тихо внесли в приемный покой.

Там мне позволили сесть. Пока симпатичные медсестры производили на мне всякие измерения, я пытался с ними балагурить. Но в ответ услышал: «Мужчина, как вы себя ведете в реанимации!»

Тут мне уже показалось, что это сон. Но это была явь.

Меня провезли на кровати длинной палатой – коридором мимо лежащих вдоль стен больных. И установили мое тело в свободной нише, воткнув в него капельницу и опутав какими-то датчиками. «Поправляйтесь», – буднично сказала сестричка Нина и исчезла. Минут через пять какой-то мужчина напротив меня тихо заговорил по мобильнику. Точнее это был не разговор – он просто шептал в трубку: «Я люблю тебя, слышишь, люблю…»

Когда он закончил, я спросил, что это за больница. «Экстренная больница», – был ответ, к которому он добавил вопрос: «У вас зарядника к «Самсунгу» случайно нет?» «Вы что, думаете, я сюда, в отпуск собирался? Кстати, а с чем вы здесь?» – как можно беззаботнее поинтересовался я. «Инфаркт», – ответил он так, словно меня интересовало, который час. И добавил: «Не волнуйтесь, у вас его нет».

Он некоторое время пытался оживить свой мобильник, потом со вздохом отвернулся к стене и, кажется, уснул. Задремал и я, а проснулся от шума и криков в том конце коридора, где неожиданно включили яркий свет. «Сюда его кладите! Держи голову, Нинка-а, поговори с ним!» И голос Нинки, той, что советовала мне не веселиться в реанимации: «Мужчина, как вас зовут? Пообщайтесь со мной. Ну, что вы раскисли, поговорите с приятной дамой. Вы где работаете? Женаты? Не надо молчать, Анатолий. Вас сюда не за этим привезли». Зачем привезли, стало ясно из команды доктора: «Настя, кислород!» И вот уже топот по коридору – это Настя с кислородной подушкой. Дальше становится тише, но что-то там с Анатолием сделали, потому что слабый мужской голос – это уже он. Почти с того света. По отдельным фразам врачей начинаю понимать, что Анатолия сейчас повезут в хирургическое отделение. Я уже начинаю засыпать, и вдруг снова: «Откуда привезли? В дороге что-нибудь вводили? Вы жена? Не ревите. На что у него аллергия? На вас? Если так шутите, все обойдется!»

Мой молодой сосед, не поворачиваясь, спрашивает: «Теперь поняли, что это не ваш случай?» «Понял. И вас также… откачивали?» «Не то слово», – говорит он и снова засыпает, как мне кажется, с мыслью о заряднике. Я же лежу бревном с открытыми глазами и думаю о том, какие они все-таки герои – эта дежурная бригада, которая всю ночь в таком сумасшедшем режиме делает свою настоящую работу. Вот про кого надо писать, снимать документальные фильмы. А мы все какие-то сериальчики про этих людей видим, когда в жизни все вот оно как…

Утром меня будит голос Нины: «Больной, таблетки возьмите. Запивки нет, дождитесь каши». Я не понимаю про кашу, но вижу, что у Нины сонное и недоброе лицо. Она подходит к моему ночному собеседнику: «Вы опять звонили по мобильнику? Что за люди, прямо как у себя дома. Еще раз застану, это вам дорого обойдется!»

По коридору идет дежурный врач, он же завотделением. С больными почти не говорит, лишь смотрит на приборы. Меня удостаивает коротким «Как самочувствие?» Я пытаюсь начать серьезный разговор, а он уже идет дальше.

«Гений, – слышится из соседней койки. – Если бы не он, меня бы уже закопали».

К соседу подходят два парня в белых халатах: «Ну как, Ромео? Скоро тебя переведем в терапию, а там, глядишь, в санаторий. Когда это дело отметим? Понятно, что тебе нельзя. Но мы-то на что?»

По палате движется тележка с кашами. За ней со шваброй и присказкой «Болеть можно, а вот свинячить нельзя!» следует уборщица. Потом тележка с пробирками, сопровождаемая тоскливым голосом сестры: «Забор крови, забор крови…» И как же обойтись без внезапного гостя. На этот раз в картину больничного утра ворвался какой-то мужчина в пальто с требованием отдать ему его кардиограмму, потому что на выписке он получил чужую. Его тут же со словами «Вам этажом выше» стали выпроваживать. Но с этим не хотела соглашаться уборщица: «А кто же за ним пол замывать будет?»

Все как-то оживились, что, собственно, и входило в задачу службы экстренной помощи. А я стал думать о том, как за какие-то десять часов в этой палате мне открылись два совершенно разных мира. В одном из них жили и действовали герои, бессонные рыцари интенсивной медицины, профессионалы, не теряющие уверенности в том, что у них все получится, и делающие свою работу четко, ответственно и бесстрашно.

Разве не герой? Фото Интерпресс/PhotoXPress.ru

А потом наступило утро. По природным признакам оно было тихим и солнечным. Но это пришел день старой доброй советской больницы со всеми ее образами, признаками, пороками и правилами.

Конечно же, всякий может мне сказать: а что вы хотите от системы, которая жила этим столько лет? Поэтому потребуется столько же, чтобы все изменить. И прежде всего – психологию человека, его отношение к труду. Дальше пойдет разговор о государственном и коммерческом медобслуживании, о здоровой конкуренции и прочих факторах, за обсуждением которых уже успело состариться в очередях не одно поколение пациентов районных поликлиник.

Все это уже сказано и все справедливо.

Но я сейчас не о медицине. А об удивительных метаморфозах, происходящих с людьми (или в людях) буквально в онлайновом режиме.

Да, человек – сложное существо, и мысль, банальнее этой, надо еще поискать.

Но мне кажется, что дело здесь не в сложности, а скорее в простоте. Той ночью мне показалось, что каждый член этой прекрасной бригады реаниматоров работал или вел себя так, что он в этом процессе сам себе нравился. Причем настолько, что эти люди отчаянно работали и в то же время исполняли роли. Какие-то краски этих ролей ими наследованы кино-и телеобразами, но в отличие от актеров у этих ребят есть огромное преимущество – играя, они продолжают оставаться врачами-реаниматологами. А игра в самих себя только придает этой работе уверенность, слаженность и четкость.

Короче, красота!

Ну а как же тогда понимать утро следующего дня?

Можно ответить вопросом на вопрос: а вам приходилось видеть великого актера утром после премьеры?

То-то и оно, что актеры, как и любые люди, не в силах круглосуточно существовать в образе. И не только в героическом. Уборщица в палате, эта недобрая ревнительница чистоты, думаю, тоже не всегда шугает шваброй посетителей. Наверняка расслабляется. Может быть, тем, что в своем доме дозволяет гостям ходить в грязной обуви.

Шутки шутками, но если профессия любима человеком, он ее сам одухотворяет, романтизирует, представляет сложной и уникальной. Не зря же среди заматерелых врачей, сыщиков, ученых и прочих профессионалов существует особая форма снобизма. Они с удовольствием критикуют то, как на сцене или на экране бедные актеры не могут проникнуть во все тонкости их любимых ремесел. «Ты посмотри, как он штангенциркуль держит?! Руки бы поотрывал».

Должен признать, что мои «реаниматоры» и в дневное время оказались на высоте исполнительского искусства. Они меня подвергли тщательному обследованию и сказали, что отпускают. Но на всякий случай в течение суток я должен буду себя мониторить – с помощью пары приборов, которые «все слышат и пишут».

Опутанный проводками, опьяненный свободой, я гулял по Москве. На одном из бульваров ко мне на лавочку подсел явный бомж. «Простите, что помешал, – велеречиво сказал он. – Не могли бы вы сказать, что за загадочные предметы висят на вас и каково их подлинное предназначение?»

Я оценил его актерский дар и ответил тем же: «В космос на будущей неделе лечу. Но врачи что-то беспокоятся – решили еще раз кое-что проверить».

«Космос – это так здорово, – сказал он, – но пиво в ходе проверки вам, вероятно, нельзя?».

Я подтвердил, и сразу же из его страдающей души вырвалось: «Но мне-то можно».

Не желая выходить из роли, угостил его перед своим триумфальным полетом.