Алина Радченко
Дети без усилий усваивают то, что взрослым дается с трудом или вообще не дается.
Фото РИА Новости
Когда-то очень давно я прочла книгу Масару Ибука, знакомившую с теорией раннего воспитания детей. Книга поразила меня тем, что опровергала каноны, на которых стояла и которых до сих пор придерживается наша официальная отечественная педагогика. Скажу честно, в тот момент я была не готова воспринять идеи Масару на веру. Но прочитанное в душу запало. Я все время ходила и думала над этим. Автор выдвинул гипотезу, что маленькие дети обладают способностью научиться чему угодно. И очень легко, без нажима, это фактически доказал.
«Дети усваивают без каких-либо усилий в два, три или четыре года то, что в дальнейшем дается им с трудом или вообще не дается», – писал Масару. Потому что дети готовы учиться всегда. «Учить любым языкам можно и нужно с нуля лет», – заявлял автор. Как? – сопротивлялся мой технический мозг этой теории раннего обучения языкам (с 0–3-х лет), – ведь известно же, что у человеческих младенцев гортань расположена тоже, как и у шимпанзе, высоко, что позволяет ему одновременно сосать и дышать, но не позволяет овладеть речью. Примерно к трем годам гортань ребенка опускается, и это совпадает со временем полного овладения звуковой стороной языка. До этого времени максимум, что сможет ребенок произносить, – это совсем простые слова или слоги. Так как он может обучиться к этому времени языкам? Один бы…
С другой стороны, размышляла я, многие ученые отмечают у детей отчетливо выраженное стремление общаться и угадывать то, что имеет в виду взрослый. Дети, считают ученые, приходят в этот мир с очень сильным желанием обнаруживать слова, то есть интерпретировать звуки, произносимые окружающими как знаки. Поэтому «запаздывающая» гортань – еще не повод к неизучению языка.
И вот, рассуждая примерно с конца 90-х, под влиянием Масару, я дошла до сильного сопротивления господствующей тогда теории, что обучать иностранному языку можно ребенка лишь после того, как он усвоил свой родной язык. Сопротивление-то было, но не было примеров рядом. Никто из моих знакомых не стремился к раннему развитию языковых возможностей ребенка. Кто-то не верил в идею, кто-то не имел этих самых возможностей. И вот это случилось.
Это белокурое создание трех лет, маленькая девчушка по имени Лиза, спокойно лепечет на четырех языках. Боже упаси, рисовала я себе картины издевательства над ребенком: многочисленные бонны со знанием языка, дрессирующие девочку с утра до вечера. Нет, нет. Все постигалось во время игры с другими детьми, спокойно и непринужденно, как объяснили мне. Ребенок просто попал в разноязыкую и разновозрастную группу детей. Столь многонациональным составом отличаются сады на Кипре. Слушая их рассказ, я заметила еще одну особенность, которая очень меня смутила все тем же опровержением наших канонов. Как можно, чтобы вместе занимались дети самых разных возрастов. Мы же так привыкли к нашему конвейеру: в одной группе детки – одинаковые по возрасту, потому что так положено. «Почему положено?» – озадачили меня родители девочки.– Потому что нам так удобно! А то, что они болеют всем своим одновозрастным составом – это тоже положено?! В США ученые Колумбийского университета пришли к выводу, что дети реже болеют в разновозрастном коллективе».
В садике Лизы есть свой специалист по языкам, объяснили мне, и занятия по языку там тоже есть, только они проводятся в форме игры и учитывают психологические и речевые особенности развития ребенка. Но главное даже не это, – а погружение в языковую среду. Кстати, я сама наблюдала такую картину, как два ребенка разной национальности трех–четырех лет, встретившись на пляже, играют вместе. «Куда ты мне сыпаешь?»– спрашивает один, водя машинкой по песку. Второй, ворочая игрушкой-бульдозером, отвечает ему на французском. И, кажется, в тему. Первый переспрашивает и затем уже повторяет что-то на французском. Так они играют около получаса, не переставая болтать друг с другом, и языковой барьер им абсолютно не мешает.
Удивительно, как иностранное слово легко входит в лексикон ребенка. «Ничего удивительного, – объяснили мне, – синтаксисом ребенок овладевает к третьему году жизни. А примерно после двух лет он замечает все больше деталей, что ведет к увеличению словарного запаса и т.д. Здесь-то и начинает срабатывать тот момент, когда ребенок начинает понимать, что один предмет может иметь много названий. «Это можно использовать, но опять же, – объясняют мне, – идти здесь надо за желанием ребенка, не заставлять учить языкам, а направлять его потребности и желания в нужное русло».
«Все-таки в этом таится какая-то опасность, – выражаю я свои сомнения родителям девочки, – она же так может и не понять, кто она, какой национальности. Дома у вас ведь тоже говорят на разных языках. Оказывается, трехлетний ребенок вполне уже может задумываться над этим вопросом. Она осознает себя русской. То ли родительский страх она так почувствовала, то ли услышала разговоры про национальность, но про то, что она – русская, Лиза теперь рассказывает в саду ребятишкам очень часто.
 Учить детей любым языкам можно и нужно с нуля лет. Фото PhotoXPress.ru |
Еще в кипрской музыкальной школе детей учат играть на всех инструментах. Я тоже об этом читала у Масара Ибуку. И идея о том, что можно овладеть игрой на нескольких инструментах, мне тогда казалась особенно фантастической. Ведь взрослые овладевают этим с трудом. Да и дети, собственно, через определенные усилия. Представляю, сколько бы организаций встали на пути такой школы у нас! Пальчики надо ставить так, а не так и т.д. Оказывается, все возможно. Эта маленькая кроха осваивает несколько музыкальных инструментов. Понимает музыку, различает ее и запоминает.
Кто писал Масара Ибуку, не кажется ли вам странной мысль, что ребенок не способен понять искусство Леонардо да Винчи? Глен Доуман, директор Института развития потенциальных возможностей человека (Филадельфия, США) как-то написал: – Я видел, как совсем маленькие детишки выполняли сложные гимнастические упражнения под руководством Дженкинса в США. Я видел, как трехлетние дети играли на скрипке и на рояле с доктором Сузуки в Мацумото. Я видел трехлетнего ребенка, который читал на трех языках под руководством доктора Верса в Бразилии. Я видел, как двухлетние дети из Сиукса катались на взрослых лошадях в штате Дакота».
Того, что видел Глен Доуман, я не видела. Зато я видела, как маленьких крох из кипрского детсада возили по городу. Зачем, скажете вы, двухгодовалых малышей везти на экскурсию на водозаборную станцию? Зачем им нужно знать принципы работы водоочистительных сооружений? Для восприятия правильной и целостной картинки мира, объяснили мне, чтобы они знали, что вода в кране – это вода из реки, из природы. Чтобы не бросали мусор в реки, потому что они из нее пьют. Чтобы имели целостную картинку этого мира. Эти взрослые – явно чудаки!
Мне рассказали, когда Лиза в самолете попросилась в кабину пилота-киприота, на удивление, ей не отказали, а проводили и все показали. Для чего? Для познания мира. Может, эти чудаки и правы. Хотя если все дети будут бегать в кабину пилотов – наверное, лучше нам всем от этого не будет. Но и неправильно, наверное, думать о том, что Микки Маус или Том из фильма «Том и Джерри» соответствует правильной детской картинке мира, а картине Васнецова – нет.
Признаться, что если до общения с этой маленькой девочкой у меня и было какое-то представление, что, наверное, овладеть столькими языками к такому возрасту может только вундеркинд, то после анализа всего того, что я увидела, оно пропало. Скорее осталось ощущение, что это дети каких-то особенных родителей. В некотором смысле так оно и есть. Особенность этих родителей в том, что они не побоялись пойти против существующих теорий и господствующих стереотипов. Ведь по части детей мы еще очень сильные консерваторы. И еще, мне кажется, нужна готовность взрослого, находящегося рядом с ребенком, учиться у своего малыша. Потому что дети, ощущая себя порой знатоками чего-то, охотно делятся своими навыками к обучению, своими открытиями в других сферах.
