Рассвет текстологической полночи

Александр Люсый и Евгений Никифоров, персонажи друг друга, в карнавальной стихии Крымского текста.
Фото Татьяны Ворониной

«Вот и лето прошло... Только этого мало!» В столь редуцированном виде известное стихотворение Арсения Тарковского воспринимается не как констатация очевидных вещей, а как руководство к практическому действию. И, к счастью, сам процесс концептуализации локальных текстов культуры (текстуальная революция!) позволил это лето существенно продлить.

Сначала я отправился в Таганрог (место реинкарнации, или даже – смерти?) моего некогда царствовавшего тезки, несправедливо охарактеризованного поэтом как «властитель слабый и лукавый») на организованную Российским институтом культурологии и Таганрогским государственным пединститутом (ТГПИ) конференцию «Современное состояние медиаобразования в России в контексте мировых тенденций». В Таганрог царь прибыл сразу же после основательного знакомства с крымскими достопримечательностями, у меня же получилось наоборот.

Тема моего доклада – «Невидимый оператор: о медиасоставляющей локального текста культуры». Восстанавливая вытесненные в подсознание Петра I таганрогские дискурсы, открытый мной в Сети местный исследователь Юрий Пушкин-Грилленкопф указывает на связь идей, проявившихся при создании Троицкой крепости и большой морской гавани для нового флота на Таганьем Рогу, с идеями крестовых походов и «нового Иерусалима». «Забытый Богом городишко», Таганрог второй раз в своей истории становится по-настоящему «столичным», когда в нем поселяется император Александр I, хрестоматийный образ которого – император-триумфатор – все больше и больше затемнялся негативным образом «царя/человека, потерявшего путь». К сожалению, в начале года загадочный таганрогский Пушкин безвременно ушел из жизни. Никто из организаторов конференции о нем ничего не слышал.

Таганрог – город компактный. Основные музеи – в пределах досягаемости. Чеховский бренд обороты набирает повсеместно. В необычном запустении оказалась… кабинка для переодевания на пляже, с густой паутиной по углам, основное население которой составляли все же отнюдь не пауки, а комары – наглядное уточнение образа «негативной» вечности от Достоевского к Чехову и в то же время лучший символ современной медиареальности.

Затем в обществе Кирилла Разлогова и ученого секретаря РИКа Нины Кочеляевой я отправился в Новороссийск, в урочище Широкая Балка, где по случаю образования южного филиала РИКа состоялись две конференции по культуре народов юга России. Лично для меня это оказалось перемещением из пространства имени-отчества в пространство фамильных истоков. На Кубани между Темрюком и станицей Анапская моя «редкая» фамилия – аналог если не «Ивановых», то «Петровых» точно. «Люсый? – переспросил краснодарский философ Василий Гриценко. – Крымский текст!» «Семиотическая мутация!» – «возвратил» я ему его фирменный концепт.

Любой локальный текст культуры развивается по схеме «вызова-и-ответа» – «имперского» вызова и местного ответа, в процессе чего и происходит эта самая семиотическая мутация, рождение новых сверхсущностей. Но демонстрировалась эта схема здесь на материале не Крымского, а Кавказского текста.

«Лето на Кубани продолжается на две недели дольше, чем в Крыму», – заявляли организаторы. Вынужден все же оспорить данное утверждение.

Стоит ли Крымский текст – Крыма как такового? При любом ответе на этот вопрос, переворачивающий соотношения «Парижа и обедни», я оказался своеобразным олицетворением особенностей современной гуманитарной экономики с ее символическими обменами (и «смертью» в тексте). Для того чтобы сформулировать в общих чертах и запустить концепцию или по крайней мере концепт Крымского текста в оборот научной жизни России, Украины и Европы, с ее Первой мировой Крымской семантической войной, подразумевающей современные концептуальные «Антанту» и «Тройственный союз», Крым мне пришлось покинуть. Первый раз въезжаю на родину через Керченский пролив на ночном автобусе (уже самостоятельно, коллеги уехали по другому маршруту). Пограничник просит назвать хотя бы один крымский адрес, и я спросонок вспоминаю – турбаза имени Мокроусова (руководителя партизанского движения и в Гражданскую, и в Великую Отечественную войну).

Минуя Керчь, Волошинский фестиваль в Коктебеле, Гриновские чтения в Феодосии и Шмелевскую ассамблею в Алуште (текст «работает» в Крыму повсеместно, за всем не угонишься), я прибыл через Симферополь в Саки. На XI международный симпозиум «Русский вектор в мировой литературе: крымский контекст».

Чеховский бренд в Таганроге работает не менее интенсивно, чем работал сам писатель. Фото автора

Никто из выступавших с приветствием не вспоминает, что симпозиум проходит в год юбилея его организатора, Владимира Казарина, и я беру это на себя. От него я, как и все участники симпозиума, получил накануне для «затравки» процитированное выше стихотворение Тарковского, ответив оптимальным для запоминания двустишьем: «Осени не строгие –/ Август филологии».

Имеются в виду не только конкретный месяц юбилея и не вполне летняя погода (температура морской воды у берегов Крыма оказалась на пару градусов теплее, чем на Кавказе), но и возвращение к первоимени, истинно «имперский» размах симпозиума, включающего все более множащиеся чтения – базовые, начавшиеся в 1989 году в спасенном доме Ришелье в Гурзуфе, XXII крымские международные Пушкинские научные чтения, а также: VIII Гоголевские, XIV Ахматовские, XIV Набоковские, IX Толстовские, XIII Горьковские, XII Бунинские, XII Шмелевские, IX Чичибабинские, VI Михайловские, VII Гаспринские, IV Булгаковские, III Короленковские, III Купринские, III Аверченковские, II Достоевские, I по древнерусской литературе и I по детской литературе.

Мой доклад «Грудь Нереиды, ноги Лолиты: Опыт опознания крымского кинотекста» оказался помещен в Пушкинские чтения, несмотря на то что гораздо большее место занимали в нем крымские истоки романа Набокова «Лолита», включая снимавшийся здесь фильм «За счастьем» Бауэра, оказавшегося «сверхпродуктивным» для визуализации русской литературы и культуры в целом.

По инициативе евпаторийского писателя Евгения Никифорова я также принял участие в презентации совместного проекта «Крымский текст сегодня: продолжение традиции». Основным содержанием вечера стало чтение Никифоровым избранных глав романа «Дом-музей», опыта карнавализации крымской литературной жизни, одним из персонажей которой стал и ваш покорный слуга (под именем Непавич, причиной чего стала обнаруженная в начале лета то ли авторская, то ли переводческая неточность насчет направления течений в Которском заливе, указанного в романе Милорада Павича «Ящик для письменных принадлежностей», на основе личного погружения и в роман, и в сам залив). Непавич – в паре с Непалычем, под прозвищем которого выступает наш влюбленный в Непал земляк поэт Виктор Зуев.

«Правда ли, что название симпозиума заимствовано у вас?» – спросила соседка на традиционном банкете. Я вспомнил о журнале с придуманным когда-то мной названием – «Крымский контекст», первоначально обратившим на себя внимание, но позже оказавшимся брендом.

Итогом поездки стало участие в VI Севастопольских Кирилло-Мефодиевских чтениях, организованных Севастопольским городским гуманитарным университетом на турбазе имени Мокроусова, где предметом моего рассмотрения стало место Крымского текста в цивилизации гламура (на материале современного кинематографа). И здесь при подведении итогов напряженной работы был провозглашен тост – за Крымский текст.

В конце лета по утрам медуз у западного побережья Крыма примерно столько же, сколько было змей на тропах Черногории в начале сезона. Но укушен я не был. Остаются разве что глобальные угрозы и риски очередного века-волкодава, как и возможности их текстологических укрощений.