А там еще немного – и Прованс

Трудно спорить об истории с тем, кто сам ее часть. (Роланд Перро, или Реми, – на фото слева).
Фото Жерара Бонне (Gerard Bonnet), 1977 г.

– Париж проехали,– сказал Серега Киселев. – Он от нас в полсотне километров остался.

Сказал так буднично, словно каждый день только и делал, что катался мимо Парижа. Причем на потасканном автобусе Львовского автозавода.

– Жаль, конечно, – уловил мою тоску Серега. – Сейчас на юг идем, но моря не достигнем. Начнем подниматься в горы. Тоже, конечно, жаль.

Таким печальным обещало стать путешествие, придуманное для нас Сашей Сабовым, нынешним политобозревателем «Российской газеты». А тогда он, как и мы с Киселевым, работал в «Литературке».

Провести часть отпуска в коммуне европейских «леваков», вдали от Елисейских полей и cредиземноморских пляжей – это была та еще путевка. Надежду вселяли всего два обстоятельства. Многолетний опыт жизни журналиста Сабова во Франции и его невероятная способность всегда находить такие места и таких людей, от которых не заскучаешь.

В автобус мы вошли в Ужгороде, куда добирались разными путями. Да и людей Александр Дмитриевич объединил разных. Приглашал так – кому интересно, тот и не пожалеет. Мне запомнился директор совхоза, как он сам сказал, «из-под Тулы». Но о нем позже.

Дорожный серпантин наконец закончился, и мы оказались в лагере коммуны под звучным названием «Лонго май». В темноте высвечивался лишь стол под тентом, на котором нас заждался ужин. «А там еще немного – и Прованс!» – как сегодня могла бы выразить нашу перспективу романтическая певица Елка.

…После протестных акций, всколыхнувшихся в Москве в конце прошлого и начале нынешнего года, Сабов, этот неутомимый сталкер, отправивший в «Лонго май» не одну экспедицию, написал большую статью. В ней он анализировал ставший уже историей феномен того, чему почти 45 лет назад дали толчок студенты Сорбонны. Подзаголовок был такой: «От Парижа до Болотной. Мифы и последствия майской «революции сознания» 1968 года во Франции».

Он доказывал, что из событий 1968 года во Франции «как из корешка, выросли два побега: прогремела десятилетняя эпопея «красных бригад», а наряду с ней робко занялось нечто новое, что и разглядели-то не сразу и не сразу нашли ему имя – «альтернативный образ жизни». Он проявляется в разных социальных формах. «Тут и кооперативы-коммуны, делающие ставку на микроэкономику и самоуправление, и всевозможные комитеты гражданского действия, и громко заявившие о себе движения «зеленых», пацифистов, антиглобалистов. Все это элементы того нового гражданского общества, которое идет на смену жестко централизованным государственным структурам, диктату сверху. Они против гигантизма – за малые масштабы, против ненасытности – за умеренность».

Все это Александр Дмитриевич объяснял трудами Эриха Фромма, который считал: западная цивилизация живет по принципу «иметь». Поэтому безудержное потребление приведет ее к социальному взрыву или физическому вырождению. Не знаю, как насчет вырождения, но зависший над миром кризис многим обязан неизбывной страсти человека «иметь».

А вот минимализм или разумность потребностей, опять же по Фромму, заключен в глаголе «быть». То есть потреблять полагается столько, сколько требуется, чтобы жить. Это и есть спасительная альтернатива.

…Когда я проснулся в маленькой чистой комнатке, кои были отведены для каждого гостя из СССР, то на фоне распадающегося оплота социализма особого ужаса от прованского минимализма не почувствовал.

Светило солнце, пели птицы, запахи цветущей природы, растворенные в горном воздухе, перемежались с ароматами кухни... Нам предлагали выступить на местной радиостанции «Дзин-Дзин», размещенной на горе повыше лагеря, или дать интервью коммунарской газете. При этом никаких торжественных церемоний, пафосных речей с нашим появлением не случилось. Полнейшая естественность и зримая демократия. С высоты 2012 года я сейчас думаю: если бы таким был российский «Селигер», лично меня это бы сильно успокоило.

Коллега и друг Сабова Борис Туманов не раз бывал в коммуне «Лонго май». Он считает, что эти увлеченные и работящие люди живут, по существу, в условиях общежития. Но эта форма не похожа, скажем, на израильские кибуцы. Потому как это более идеологизированная жизнь. В ней есть элементы социализма, антиглобализма, экологических течений и т.д. А главное – негромкий, но перманентный вызов буржуазному европейскому обществу и тому кризисному состоянию умов, которое становится все более заметным.

«Дети здесь воспитываются коллективно, – говорит Туманов, – родители сознательно отдают их воспитателям и, бывает, не видятся с ними целыми неделями. Супружеским парам выделяются небольшие комнатушки. Но в остальном все протекает на виду. Они, как правило, редко уединяются, потому что заняты общественно полезным трудом. Работают вместе и отдыхают в огромном зале, где играют в шахматы, карты, просто беседуют и т.д. Меня заинтересовало, как у них с карманными деньгами. Да, выделяется небольшая сумма из общественного кошелька. Но если у вас окажутся изношенными брюки, вы должны обратиться в совет коммуны, и после экспертизы вам могут выдать сумму на обновку. При этом люди здесь живут не от бедности или социальной неустроенности. Историю со штанами мне рассказал бывший благополучный офицер швейцарской армии…»

Впрочем, верховная власть в коммуне тем прекрасным утром обнаружила себя сразу. Это за ее реакцией на наш приезд смотрели члены коммуны. Ну, а мы, наслышанные об этом человеке от Сабова, не могли не глазеть на него.

Это несколько утяжеляло легкую атмосферу встречи. Но когда Сережа Киселев, наш киевский собкор, усталый, но вольный полпред либеральной газеты, задержал свой взгляд на чувствующих себя забытыми кувшинах с местным вином, он тут же получил благословляющий жест свыше.

Этот человек сидел за общим столом как равный среди равных, но он был лидером и практически основателем коммуны «Лонго май». Звали его Роланд Перро. Но все называли его коротко и уважительно – Реми.

…Когда-то Реми пробовал участвовать в государственной жизни – в качестве военного летчика. Однако война как занятие ему показалась делом вредным. В результате его служба в Марокко закончилась трибуналом и смертным приговором – за организацию антивоенного бунта. В ожидании казни он написал книгу об этих событиях. Она называлась «Ничего не случилось». По ней режиссер Ив Буассе снял замечательный фильм. Интересно, что ни в одной сетевой российской киноэнциклопедии я не нашел биографических данных о необычном сценаристе мирового кино. (Кстати, когда Сабов привез в «Лонго май» Ролана Быкова, тот предложил Реми вместе написать о коммуне сценарий. Что и было сделано. Но наше перестроечное телевидение, как всегда, занимали более глобальные сюжеты.)

В камере смертников с Реми сидел еще один «изменник», тоже военный летчик – Марк Сарасино. Они подружились. И когда начались гражданские волнения против колониальных войн Франции, эта парочка вышла на свободу.

А дальше был Париж 1968 года, куда они и прибыли делать революцию. Однако радикальным студентам Сорбонны позиция Роланда Перро показалась подозрительной. Например, будучи ответственным за самоуправление домов для несовершеннолетних правонарушителей, он с целью оградить детей от потрясений сделал на двери надпись: «Для революции вход закрыт». Тем не менее власти сочли его бунтовщиком. И тогда Роланд оказался в Австрии, где несколько лет работал в разных молодежных движениях. Пока не нашел милых своему сердцу соратников. Так, в 1974 году группа из 40 человек нашла и купила 270 га заброшенных земель в горах Прованса, откуда, собственно, и был родом Реми. Это и стало началом «Лонго май» – целой сети европейских кооперативов, которые сегодня уже распространились по всей Европе.

И этому человеку в первый день нашего пребывания в коммуне я посмел возразить! Нет, я не дегустировал за завтраком местное вино. Тем не менее, когда началась дискуссия о едином для всей Европы учебнике истории, попробовал усомниться в возможности такого универсального взгляда на прошлое. Выслушав мои горячие возражения, Реми посмотрел на меня с чувством глубокой жалости.

Примерно с таким же чувством смотрел директор совхоза «из-под Тулы» на кусты коммунарской красной смородины, усыпанные гроздями ягод.

– Тут что-то не то, – говорил мне Володя. – Ты посмотри, у них все перезревает. Это же срочно собирать надо. А они всякие дискуссии друг другу рассказывают. Вот не верю в их богатые урожаи, стада овец и всяческую домашнюю птицу… Нет ли тут какого-то другого финансирования? Ладно, не наше дело. Пойдем покажу, какие автомобили у них на свалке пылятся. Тебе карбюратор нужен? Давай скрутим!

Да, не верил наш красный директор в умеренность потребления по Эриху Фромму. Может, поэтому днем позже смущенно объявил, что с возвращением на родину задерживается. У него оказалась длинная виза, сделал заранее: «Хочу помочь тут одному нехилому художнику из России дом построить».

Я же, наоборот, покинул коммуну раньше остальных. Надо было заехать в Германию с расчетом, что меня там же подхватит наш юркий автобус. Взял меня с собой до Берлина немецкий фотокорреспондент. Мы по очереди вели его машину, а он на хорошем русском рассказывал, как живут его родители в бывшем восточном секторе после падения Берлинской стены. «Вначале было хорошо. Всего накупили, чего раньше не было! А потом стали чувствовать какой-то вакуум. Поняли, что плохо к нам западники стали относиться. Вроде нация одна, а люди разные. Нас там считают примитивными, что ли. Чем мы хуже их, как вы думаете?»

Я молчал. Думал, что бы ответил Реми.